А. С. Хомяков – мыслитель, поэт, публицист. Т. 2

«Не мы говорим слова, но слова, внутренне звуча в нас, сами себя говорят, и наш дух есть при этом арена самоидеации вселенной… В нас говорит мир, вся вселенная, а не мы, звучит ее голос… Слово есть мир, ибо это он себя мыслит и говорит… Слово космично в своем естестве, ибо принадлежит не только, где оно вспыхивает, но бытию, и человек есть мировая арена, микрокосм, ибо в нем и через него звучит мир, потому слово антропокосмично»[390]. Нет, это – не Хайдеггер, с именем которого стало уже привычно в культурологии связывать эти «поворотные» идеи, но отец Сергий Булгаков, заговоривший на этом языке за несколько десятилетий раньше великого немца и почитавший творения А. С. Хомякова «музыкальным императивом» к своему софиологическому учению.[391]

В именах есть что-то наиболее устойчивое, постоянное в мире. Переходя из одной эпохи в другую, из одних содержательных контекстов и культурных форм в другие, воспринимаясь всегда по-разному, имена переживают судьбу своих интерпретаций и сохраняются дольше всего. Имена похожи на небесные звезды, само существование и значение которых объясняется различно в большом времени макроистории, но которые величественно светят во вселенских просторах миллиарды лет…

Софийная природа имени уводит к бездонности. Когда полнота последней взыскуется в слове, можно говорить о его метафизике. «Метафизику можно определить как встраиваемую в слово мысли истину о сущем как таковом в целом», – отмечал Хайдеггер, характеризуя космический размах гносеологических притязаний западного человека[392]. Метафизика укоренена в языке, манифестируя собою прежде всего особое состояние языка, а именно – поэтическое, которому доступно целое. Но потому и сам поэтический язык, одаренный опытом целого, есть начало метафизическое. Онтология художественного слова покоится на этом сопряжении метафизики и языка.

Творчество поэта и мыслителя, художника и механика, публициста и богослова А. С. Хомякова, «русского Леонардо» (как емко охарактеризовал его В. П. Раков), будучи своеобразным и неповторимым плодом синергийного взаимодействия русской, эллинской, западноевропейской культур, сродненных исконным метафизическим фонологоцентризмом, определяющим уже в течение двух с половиной тысяч лет судьбу средиземноморской цивилизации, остается поучительным примером эстетической обращенности к мировому целому и всеединому, иными словами – к просветленной Святым Духом и божественным смыслом тотальности.

Остановимся на трех составляющих хомяковского наследия, синтетического по своей природе: экклезиологии, историософии, лирике. В каждой из них имя, не только благодаря осмысленной креативной установке, но и даже поверх индивидуально-авторского замысла, выполняет космостроительную функцию, то есть выступает в качестве мирообразующей мифоосновы.

Унаследовавший от матери довольно редкое сочетание непоколебимой православной веры и широты мысли, потрясающей современников, Хомяков поныне остается загадкой, «парадоксом», требующим вдумчивого прояснения. Один из его друзей Д. Н. Свербеев следующим образом подчеркивал весь динамизм хомяковских интересов:

Поэт, механик и филолог,
Врач, живописец и теолог,
Общины Русской публицист,
Ты мудр, как змей, как голубь чист.[393]