А. С. Хомяков – мыслитель, поэт, публицист. Т. 2

Мыслитель не рисует развернутую картину прошлого, потому что его интересует не этнографическое, а этическое наполнение этого понятия, поэтому:

<…> слава – прах,
Бесплоден всякий дух гордыни,
Неверно злато, сталь хрупка,
Но крепок ясный мир святыни.[375]

Идеальна не история русского народа, а сущностные, вневременные константы его бытия. Поэтому и в русской истории выбираются «величие <…> и домашняя святыня семьи <…> и вселенское общение никому не подсудного Православия, деревенский мир с его единодушною сходкою, с его судом по обычаю совести и правды внутренней. Великие, плодотворные блага» (I, 137–138). Таким образом, понятие «русская старина» аккумулирует глубинный духовный опыт, закрепленный в мифах и религиозных верованиях.

Очевидно, что представления об идеале соотнесены со стариной доисторической, где он видит «стройное, многозначительное и духовно живое строение первобытного языка <…> бесконечное пространство пустыни, пройденное первыми обитателями земли, <…> беспредельность морей, переплытых основателями первых заокеанских колоний, <…> тождество религий, обрядов и символов с одного края земли до другого» (V, 531). Понятны и истоки такого внимания: «В истории мы ищем самого начала человеческого рода, в надежде найти ясное слово об его первоначальном братстве и общем источнике» (V, 30). Становится очевидным, что понятие «соборности» как «дорефлексивного духовно целостного самопонимания, интегрирующего в себе архетипический ценностный опыт»[376], коренится в представлениях об изначально едином бытии.

Хомяков уверен, что «нужна поэзия, чтобы узнать историю» (V, 72), потому что «люди скоро забывают прошедшее, т. е. факты и их подробности, но упорно и долго держат в памяти главные очерки старины, облекая их иногда в мифический покров, а еще долее и упорнее держат они в душе своей следы страстей, волновавших предков их в века прожитые и забытые».[377]

Роль воображения, интуитивного знания в постижении старины для исследователя несомненна. Хомяков настаивает на включении иррационального, «чувственного» в систему исторического исследования. Прошлое, по его мнению, «может быть более описано и исследовано, но оно всегда менее известно. Тому назад сорок лет всякий думал знать историю древности, а об средних веках никто и понятия не имел. Что же теперь? Малейшие труды и несколько ясных поэтических умов познакомили нас с средними веками так, что мы как будто в них жили, а древность сделалась загадочнее чем когда-нибудь. Причина этому то, что мы душою (если хотите инстинктами) знали средние века, – хотя происшествия их не были нам рассказаны, а от древности оставалась летопись, но дух улетел» (V, 23).

Поэтому «народная вера» становится источником познания старины, так как «мера просвещения, характер просвещения и источники его определяются мерою, характером и источником веры. В мифах ее живет предание о стародавних движениях племен, в легендах – самая картина их нравственного и общественного быта, в таинствах – полный мир их умственного развития. Вера первобытных народов определяла их историческую судьбу; история обратилась в религиозный миф и только в нем сохранилась для нас»[378]. Поэтому «вера и полнота жизни религиозной неразлучны с преданием, обнимающим в единстве своем мысль и быт, чувство и умозрение»[379]. Это возвращает нас к понятию соборности. В. И. Холодный справедливо указывает, что «соборность» представляет синтез всех аксиологических архетипов: совести, смысла жизни, запредельности, страдания и сострадания, вины и покаяния, духовного самоосуществления личности, нации, всего человечества.[380]

Хомяков уверен, что: