А. С. Хомяков – мыслитель, поэт, публицист. Т. 1

В целом история человечества предстает в философии свободы как история культуры — история глобальной «неудачи», способной вдохновить человека на превосхождение (а не отрицание!) культурного пути в поисках единства с экзистенциальным источником существования, Богом. А это и есть «подлинная церковность» в свете таинства. На пути неизбежного обмирщления культура все больше идет по пути искусственности, затушевывающей либо ретуширующей неприглядную реальность падшего существования, – но при этом не способную исцелить его. И это уже путь не только «Запада» в географическом смысле. «Запад» становится все более метафорическим понятием, означающем «сухую, нежизнеспособную рациональность», «упадок», «закатное угасание»… Культура – не просто единственно возможный (хотя и негодный), но единственно приемлемый путь возвращения человека к Богу. Тайна теодицеи раскрывается в тайне антроподицеи. Зло мира преодолевается здесь не через отказ от разделения на добро и зло, а через «нарастание добра». Через деятельную любовь к человеку, к образу Божию в нем. Любовь, открытую миру, который именно христианство сделало «все более тесным и взаимозависимым». А. С. Хомяков пишет: «Долго страдавший, но окончательно спасенный в роковой борьбе, более или менее во всех своих общинах искаженный чуждою примесью, но нигде не заклейменный наследственно печатью преступления или неправедного стяжания, славянский мир хранит для человечества если не зародыш, то возможность обновления»[1518].

В свете сказанного выше закономерно возникает вопрос: следует ли с подачи славянофилов и Достоевского (которого Бердяев также упоминает в связи с философией свободы XIX века) отождествлять кризис культуры «вообще» с кризисом ее «западного» христианского варианта; или же здесь «остается место» для ино-конфессиональных и внеконфессиональных проявлений мировой цивилизации?

Для славянофилов очевидно, что культура может быть понята только из христианства. Основание этому – Ветхозаветное откровение, принятое в реальности церковной жизни. Для Хомякова, как и для Бердяева, такое принятие сопряжено с пониманием христианства как пути сопричастности Истине. Причем сопричастности не декларативной, а жизненной, т. е. требующей полного ее принятия через Причастие[1519]. Здесь в философских рассуждениях начинает работать своеобразный «онтологический аргумент» существования истины: если мы стремимся к истине, мы попадаем в поле ее притяжения независимо от того, что мы сами под истиной понимаем. Поэтому участие в жизни Церкви, прежде всего в таинстве причастия, в известном смысле гарантируют попадание в это «поле». Другое дело, что уже в рамках присутствия в этом экзистенциальном поле человек может развернуть свое существование к «линии разлома», экзистенциального разделения и раздвоения. Такова «плата» за свободу. Но свобода также – источник преображающей способности человека к экзистенциальному «повороту» от линии разлома к спасению.