А. С. Хомяков – мыслитель, поэт, публицист. Т. 1

После кончины И. В. Киреевского, подводя итоги его творчества, А. С. Хомяков, в частности, отметил, что, «может быть, более и яснее всех уразумел он шаткость и слабость тех мысленных основ, на которых стоит все современное строение европейского просвещения»[1329]. Хомякову близка была мысль Киреевского (иначе бы он ее не процитировал как строгую, глубокую): «Рассудочность и раздвоенность составляют основной характер всего западного просвещения. Цельность и разумность составляют характер того просветительского начала, которое, по милости Божией, было положено в основу нашей умственной жизни»[1330].

Цельность как качество православного мировоззрения, выразившееся и в бытовой культуре русского крестьянина, и в философии тех русских мыслителей, которые крепко держались народных традиций культуры, духа святоотеческих преданий и лучшего, что дала греческая философия, – эта цельность отмечена давно, она более понятна, бесспорна и для современного читателя. Между тем скороговоркой или беспояснительным цитированием обходят другое, многократно отмеченное качество русского просвещения – разумность.

Хомяков и Киреевский владели тайнами немецкой философии, выработанными ею категориями, в том числе – рассудком и разумом как категориями, существенно противоположными. Ведь еще Кант раскрыл односторонность рассудка, заключающуюся в гипертрофии аналитической способности мышления, все и вся расчленяющей, пасующей перед содержательными антиномиями, отбрасывающей их как заблуждения, уповающей на универсальность формальной логики с ее запретом противоречий в высказываниях. Разум, в кантовской трактовке, как раз преодолевает односторонность рассудка, лишь разуму подвластно синтетическое объединение антиномичных утверждений, идей, теорий. Гегель выражал такую возможность разума как диалектическое единство противоположностей. Исходной точкой размышлений Хомякова и Киреевского о рассудочности западного просвещения и стали те смыслы, которые были вложены в категорию «рассудок» и «разум» немецкими философами, но русские мыслители не удовлетворились спекулятивной школой философствования, и разум у них стал характеристикой не столько высших форм теоретической мысли, умеющей снять противоречие в высшем категориальном синтезе, сколько характеристикой гармонии бытия человека и народа, где цельность и разумность такого бытия неразделимы.

Порой и Хомяков, и Киреевский именуют разрушительную рассудочность как разлагающее действие отвлеченного разума, в этом нет подмены категорий разума и рассудка, а как раз указание на то, что немецкое философствование лишь тщилось преодолеть рассудочную ущербность, но увидело разум в новом типе рассудочности, равно как протестантизм стал лишь иллюзией преодоления тупиков католицизма, ибо протестанты «не могли восстановить той цельности и полноты, которые составляют сущность христианства и которые утрачены были на Западе с самого времени его отпадения… Односторонняя рассудочность уличила себя в бессилии и бесплодности»[1331]. Такое, не выходящее за пределы холодного анализа, западное истолкование разума и есть «самодвижущийся нож разума» – блестящее образное выражение Киреевского, цитированное Хомяковым.

Претензии позитивистской и марксистской мысли объяснить все научно имеют ложную предпосылку осуществить разумный синтез в пределах науки. О подобных иллюзиях А. С. Хомяков высказался определенно: «Говорить о синтетической науке – значит говорит слова без смысла»[1332]. Современная педагогика поглощена рассудочностью, стремлением превратиться в науку, будто не с воспитанием и образованием человека, будущего художника, музыканта, писателя, строителя имеет она дело, а со сложной информационной машиной, которую надо зарядить алгоритмами, тестами, задачами.

Нелепо отвергать научные подходы в педагогике, но всегда следует помнить об их возможностях и пределах. Педагогика знает о своем родстве с искусством, ибо занята созиданием неповторимого, личностного начала, но в редчайших случаях вспоминает о вере, хотя отдельный человек и народ становятся в своем развитии чем-либо благодаря вере в идеалы, движение к совершенству невозможно без веры в совершенство.

Стоит подчеркнуть то особое внимание, которое уделяет Хомяков статье Киреевского о просвещении в трехстраничном некрологе: он считал основное положение первой части статьи неколебимым, «точкой опоры для всего будущего развития нашего мышления»[1333] и верил, что достоинство идей Киреевского будет оценено как поворотное в движении русского просвещения[1334].