Сопрягая единичную и соборную совесть с личным и приобретенным характером человека, Л. Владимиров замечает, что приобретенный характер, который вырабатывается в течение жизни под влиянием воспитания, бытующих нравов, различных верований и убеждений, может покорить себе личный врожденный характер, которому свойственны инстинкты и чувства. При этом личный характер, хотя никогда не изменяется, но может быть направлен в другое русло: «Энергия, которая при одних условиях употреблена была бы на цели корыстные, может уйти на деятельную любовь к ближнему»[1266]. Условия, необходимые для этого, по мнению Л. Владимирова, заключаются в следующем: «<…> чтобы выработать такой духовный склад, нужны чистое христианство в церкви, морализованное право в государстве и сущая правда в общественной жизни»[1267]. Эти три главных требования он полагал как этическую задачу ХХ века, добавим от себя, как оказалось, невозможную задачу. Очень часто осуществление трудноисполнимых задач переносилось на будущее. Но такой подход лишь подчеркивает сложность ставящейся проблемы. Выполнение трех условий, которые формулирует Владимиров для свершения ставящейся задачи, возможно только в единичных случаях, в масштабах общества они приобретают утопический характер, который в общем был очень характерным для русской философии XIX века. Следуя заветам А. С. Хомякова, Л. Владимиров также возлагал свои надежды на христианство – религию, которая нацелена на будущее: «…этический склад личности есть, в сущности, христианский характер, потому что христианство собственно только и выдвинуло на первый план внутреннюю жизнь человека до такой степени, что каждый человек представляет собой целый отдельный мир»[1268]. Гуманизм ХХ века со всеми своими противоречиями, которые он породил, возвысив человека на небывалую до того высоту, с такой же силой сбросил его вниз.