А. С. Хомяков – мыслитель, поэт, публицист. Т. 1

Бесспорна крепость (и строение этой крепости не тайна для Хомякова и Киреевского) рационально-логических систем Декарта, Канта, Гегеля; не вызывают сомнений высокий пафос идей европейского Просвещения, вдохновляющий его сподвижников и «благие намерения» внедрить в общественную жизнь идеи Свободы, Равенства, Братства. Но уже Паскаль, чье интеллектуальное дарование не уступает декартовому, ставит под сомнение логику Картезия – надрациональное сомнение над декартовым сомнением как конструктивным приемом его доказательства Cogito… Это паскалевское сомнение имеет совершенно четко осознаваемый адресат – это неполнота Разума, а с ним и ущемленная, униженная истина, которая действительную полноту обретает «философией сердца». Этому излюбленному впоследствии (не забудем и Г. Сковороду) понятию русской философии не следует придавать эмоционально-мистический смысл; в нем содержится интенция, которая только недавно стала осваиваться рационалистической теорией: необходимость ценностно-смысловой и эстетической установки познания, которая не может не содержать как собственное условие и интуитивно-емпатическое начало. Критика (в классически кантовском ее понимании) Хомяковым концепции и опыта европейского Просвещения имеет совпадающее с паскалевским результирующее требование к познанию – «цельность разума», «целостность сознания». Консонансу мыслей Паскаля и Хомякова свойственно одновременно и признание основных ориентиров проекта европейского Просвещения, и философская рефлексия над его пределами; восполнение же ограниченности просветительской западной модели утверждается через конституирование приоритетности динамического единства любви, веры и волящего разума. Основной недостаток становящегося новоевропейского разума усматривается его критиками в том, что «каждый отдел мозга иностранен другому»[1179], или в другой интерпретации: «Душу разграфили в <…> административный порядок»[1180]. Мысль Паскаля оппонирует прямолинейной новоевропейской установке через включение в познание априорной синтетической категории – познающего сердца. («У сердца свои законы, которые разум не знает».) Положительная составляющая философии Хомякова когерентна паскалевскому настрою мысли: от живознания к вере (которые «охраняют свободу разума»[1181]) как возможности непосредственного, живого, безусловного знания («зрячесть разума» – понятие, в котором сопряжено и рационально мыслимое, и непосредственно постигаемое) и далее – к любви как совершеннейшему из «всемирных законов велящего разума и разумеющей воли»[1182].

Сердечная философия Паскаля имеет то преимущество перед понятийными экспликациями чисто рациональной теории, что ее язык оказывается до– и мета-понятийным; слово, стремящееся передать живой синтез разума и чувства, рефлецирует над своей беспомощностью и неполнотой. (Известно, как тонко и трагически чувствовал эту заманчивость-ловушку языка Ф. И. Тютчев.) Поэтому для паскалевской методологии, которая не является никогда плодом завершенной рефлексии, является чрезвычайно продуктивным понятие несказанного. Известная заостренность парадоксальности мысли Паскаля, ее напряженная антитетичность становятся такими подступами к познанию, когда и где осуществляется движение к несказанному, и оно обнаруживает контуры своего убегающего лика за пределами твердо очерченных слов.

Хомяков улавливает эту высокую ноту паскалевских «Мыслей». Мотив несказанного настойчиво звучит в поэзии Хомякова, где гармонирует с эстетически переживаемой идеей космизма. Так, стихотворение «Звезды» начинается с общей интуиции присутствия несказанного (чуда): «<…> ты взгляни на небеса: / Совершаются далеко / В горнем мире чудеса»; далее – фиксация его неизвестности, незнания с помощью «чистого разума»: «Невидимы в блеске дня»; рефрен «впивайся в них очами» – «вновь вглядись» – это создание-воссоздание «органа» постижения несказанного, зрячего разума или интуиции сердца; и как итог – открытие, постижение несказанного знанием сердца: «там вдали звезды мысли», от огня которых зажигается «сердца дремлющая мгла»[1183].