812c16bc4d48fdee984253428f1a0f6d

Это письмо Оскара Уайльда лорду Альфреду Дугласу удивительным образом саморазоблачительно и красноречиво. Читая письмо, необходимо помнить о том, что побудило Оскара его написать. Лорд Альфред Дуглас втянул его в судебный процесс, а потом бросил, не использовав свое влияние для того, чтобы смягчить страдания друга, не написав ему ни строчки, чтобы подбодрить и утешить. Забвение было полным и бессердечным. Но письмо, тем не менее, было написано из мести: несмотря на все свои задушевные излияния, Оскар позаботился о том, чтобы этот его обвинительный акт стал достоянием общественности. Ужасный самообман этого крика души свидетельствует о его искренности: Оскар обвинил юного Альфреда Дугласа даже в том, что тот заставлял его слишком много есть и пить.

Ключевой мотив этого письма - всеобъемлющее тщеславие, горькая обида раненого эгоизма, фальшь, лицемерная поза святого превосходства сверхчеловека. Оскар отказывает Альфреду Дугласу в наличии у того воображения, учености и даже знаний о поэзии, столь многословно сообщает лорду Дугласу о том, что у него нет ни ума, ни сердца. Так зачем же Оскар поддался одержимости столь ничтожным существом, которая привела его к краху?

Это письмо - человеческое, слишком человеческое!

СЕРДЕЧНАЯ ДОБРОТА ОСКАРА УАЙЛЬДА

Привожу записку, которую Оскар Уайльд написал надзирателю Мартину в конце срока своего заключения в Рэдингской тюрьме. Напомню, что надзирателя Мартина уволили после того, как он дал сладкие бисквиты, которые купил за свои деньги, голодным маленьким детям, заключенным в тюрьму.

Уайльд случайно увидел детей и сразу же написал записку на клочке бумаги, засунул ее под дверь, чтобы она бросилась в глаза надзирателю Мартину, когда тот будет патрулировать коридор.

«Пожалуйста, узнайте для меня имя A.2.11. А также - имена детей, которых посадили из-за кроликов, и сумму штрафа.

Могу ли я заплатить штраф, чтобы их отпустили? Если да, я сделаю это завтра. Пожалуйста, дорогой друг, сделайте это для меня. Я должен добиться их освобождения.

Подумайте, как важна для меня возможность помочь трем маленьким детям. Я буду невероятно счастлив. Если я могу помочь им, заплатив штраф, пожалуйста, скажите детям, что завтра друг добьется их освобождения, попросите их не падать духом и никому об этом не говорить».

Вот - вторая записка, которая демонстрирует невероятную чувствительность Оскара: уродливое и ужасное, по его мнению, не может служить темой для искусства. Его коробит при виде всего, что приносит боль:

«Я надеюсь написать о тюремной жизни и попытаться изменить ее для других, но она слишком уродлива и ужасна для того, чтобы создать на ее основе произведение искусства. Я слишком сильно страдал в тюрьме, чтобы писать о ней пьесы».

В третьей записке Оскар просто благодарит надзирателя Мартина за его доброту. Она заканчивается словами:

«... Все говорят мне, что я выгляжу лучше, более счастливым.

Это потому, что у меня есть чудесный друг, который приносит мне «The Chronicle» и обещает принести имбирные пряники». О. У.

МОЯ ХОЛОДНОСТЬ ПО ОТНОШЕНИЮ К ОСКАРУ В 1897-м

Когда я разговаривал с Оскаром в Рэдингской тюрьме, он сказал мне, что единственная причина, по которой он не пишет - это то, что никто не примет его произведение. Я заверил Оскара, что опубликую его произведение в «The Saturday Review» и заплачу за него не просто по тарифу, по которому я платил Бернарду Шоу, но и, если это повысит продажи журнала, попытаюсь подсчитать прибыль и заплатить ему даже еще больше. Оскар сказал, что это - уж слишком большие привилегии, ему достаточно получить столько же, сколько я плачу Шоу, он боится, что никто другой в Англии никогда больше не опубликует его произведения.

Оскар пообещал мне прислать книгу "De Profundis", как только ее закончит. Как раз перед его освобождением его друг Мор Эйди зашел ко мне поинтересоваться, опубликую ли я произведение Оскара. Я ответил, что опубликую. Мор Эйди спросил, сколько я за него заплачу. Я ответил, что не хочу наживаться на Оскаре и заплачу ему, сколько смогу, повторив предложение, которое сделал Оскару. Потом Мор Эйди сообщил, что Оскар предпочел бы фиксированную цену. Меня очень удивил этот ответ, я неверно истолковал его, а благородные, вежливые манеры Мора Эйди, которого я в то время едва знал, меня раздражали. Я кратко ответил, что, прежде чем я смогу назначить цену, мне нужно увидеть произведение, и добавил, что хочу хорошо заплатить Оскару, но если он найдет другого издателя, буду только рад. Мор Эйди заверил меня, что в книге нет ничего такого, против чего могли бы возразить даже самые строгие поборники морали, никакой arriere pensee, никакой задней мысли. Я ответил шуткой, грустно обыграв его французскую фразу.

Так совпало, что вечером я обедал с Уистлером и рассказал ему о произошедшем, что вызвало с его стороны ядовитую насмешку в адрес Оскара. Остроту Уистлера опубликовать нельзя.