687d1af9c0438e317469611e8e7649c4

— Ты в дерьмовом положении, не так ли? — сказал Фрэнк, вздыхая так, словно у меня спустило колесо и не было домкрата.

— Можно и так сказать, — прохрипела я. Мои руки все еще были на животе. — Я беременна, — снова прохрипела. Слезы щипали глаза, и паника подступала к горлу.

И снова выражение его лица не изменилось. Он сильный, решительный. Кивнул один раз.

— Я так и понял. Ты была вся зеленая около трех месяцев, а потом всякий раз, когда я тебя видел, ты ела все сладости, что попадалось на глаза, — он протянул руку, чтобы нежно заправить прядь волос мне за ухо. — А этого в пекарне дохрена, — добавил он.

— Ставлю на девочку. У нас с женой их было трое, и каждый чертов раз первый триместр она блевала как собака, а остальное время питалась мармеладными мишками, мороженым и шоколадом.

Я моргнула, глядя на него, не в силах понять, как мы могли говорить о мармеладных мишках, в то время как я все еще пристегнута ремнями в разбитой машине.

— Девочки, как правило, доставляют своим матерям немало хлопот, начиная с утробы, а затем и в подростковом возрасте, —пошутил он. — Они крепкие орешки, — его взгляд снова опустился к моему животу. — Я думаю, ты знаешь лучше, чем кто-либо другой, милая, что девочки всегда крепче, чем мы, даже когда кажется, что они самые хрупкие.

Я издала истерический всхлип.

— Будем надеяться, что это так.

— Я знаю это, дорогая. Расскажи обо всех тех случаях, когда ты доставляла своей матери неприятности, поймем, чего ждать от твоей девчонки, — он кивнул на мой живот.

Это казалось слишком нелепым, чтобы пересказывать сейчас, но что еще мне оставалось делать?

— Ну, однажды я была концерте, и чтобы попасть за кулисы, я…

 

Фрэнк успокаивал меня – во всяком случае, пытался, – пока мы ждали приезда парамедиков. Затем он еще раз подмигнул мне и сказал:

— Скоро увидимся за кофе и датским пирогом, — потом ушел.

Потом была куча страшных вещей. Шейный корсет, носилки, различные вопросы, заданные спокойным и дружелюбным тоном, вероятно для того, чтобы уберечь меня от паники.

Но я правда начала паниковать. Как раз в тот момент, когда двери машины скорой помощи закрылись, и до меня дошло, что происходит.

Парамедики говорили о моем сердцебиении, о расширении зрачков.

Потом я начала расспрашивать о ребенке. Сначала тихо, но потом начала вопить. Точнее, кричать. У меня была какая-то истерика.

Это было ужасно. Пока я снова не потеряла сознание. Было ли это из-за приступа паники, или из-за моих травм, или из-за того и другого, я не знаю.

Кажется, что я была в самолете. Или на воздушном шаре. Я

какимто образом летела по воздуху.

После этого мало что помню, пока мне, наконец, не сделали УЗИ, и я не увидела нашего ребенка с бьющимся сердцем, без видимых повреждений.

Лишь тогда я расслабилась.

Настолько, насколько может расслабиться человек, лежа на больничной койке.

У меня нет с собой телефона. Сумочку тоже никто не прихватил, когда меня вынимали из машины, а потом из предосторожности перевезли в другую больницу, из-за беременности, и врач хотел, чтобы я находилась в отделении для новорожденных третьего уровня.

Нора - мое контакт в экстренной ситуации, и врачи заверили, что они дозвонились до нее, и она уже в пути. Я хотела быть жесткой, позвонить ей и сказать, что ей не нужно быть здесь, что я справлюсь с этим одна, но не могу этого сделать. Потому что, черт возьми, я ни за

что не смогу справиться с этим в одиночку. Мое сердце не переставало колотиться, пальцы онемели, и внутри меня было пронизывающее до костей чувство страха, от которого я не могу избавиться.

Да, я не могу находиться в этой стерильной больничной палате, где пахнет хлоркой и смертью, со всеми мониторами и отсутствием какихлибо отвлекающих факторов в виде моего телефона или какогонибудь сериала на «Netflix».

Мне нужна моя лучшая подруга.

Но не она вошла в дверь больничной палаты.

Нет, вошел мой гребаный муж.

Я не слишком много думала о нем. Была занята размышлениями о том, что могло случиться, что еще может случиться. Да, я слышала сердцебиение ребенка час или около того назад, но это могли быть ее последние минуты жизни. Может быть, я слишком сильно встряхнула ее, и появится какая-то запоздалая травма.

Именно такие мысли крутились в моей пульсирующей голове. Не совсем логично, но беременную женщину даже в лучший день нельзя назвать логичной.

Кип, очевидно, приехал со строительной площадки, и пережил какую-то суматоху по дороге сюда.

Выглядел он неважно. Волосы в беспорядке, как будто он вырывал их, а глаза дикие, даже звериные. Энергию, исходящую от него, можно было описать только как чистую панику. Когда его взгляд остановился на мне, лежащей на кровати, ужас исказил его лицо.

Он рядом со мной на расстоянии нескольких больших шагов.

— Детка, — шепчет он, наклоняясь, будто планируя поцеловать меня или что-то в этом роде, но останавливается на полпути.

От него пахнет деревом, солью и… Кипом. Часть меня расслабляется. Немного.

 

Он навис надо мной на несколько мгновений, и никто из нас ничего не говорит.