687d1af9c0438e317469611e8e7649c4

И тот факт, что он идет ко мне. Быстро. Мой лучший друг держался от меня на расстоянии в течение последних нескольких месяцев.

Это больнее, чем я ожидал.

Я и не осознавал, насколько сильно полагаюсь на него. Держался на плаву. Был стабильным. Он удерживал меня на привязи к здравомыслию, чтобы я не скатился по спирали в разрушительный цикл, который закончится тем, что я всажу самому себе пулю.

И в те редкие моменты, когда я не веду себя как жалкий ублюдок, мне просто не хватает встреч за пивом с этим ублюдком.

Те времена прошли.

— Что? — спрашиваю я, мое сердце уже ушло в пятки. Такое ведь уже случалось, да? Я видел лицо человека, который должен сообщить кому-то новость о конце света. Он сказал мне ее пять лет назад.

 

— Фиона, — говорит он, хватая меня за плечо. — Она попала в аварию.

И вот тогда моя гребаная жизни идет на дно.

***

Роуэн везет нас в больницу.

Я поспорил с ним по этому поводу.

— В таком состоянии ты сам приедешь на машине скорой помощи, — говорит он в ответ на мои протесты. — Залезай в гребаный грузовик.

Я не совсем в том состоянии, чтобы признать его правоту, но знаю, что, стоя здесь и споря с ним, ни черта не добьюсь, а только затяну весь процесс.

Итак, я сажусь в грузовик.

К его чести, он ведет машину как умалишенный.

И едет быстро.

У Юпитера есть небольшая больница, которая может справиться с любым дерьмом от легкой до средней степени тяжести.

Там они «стабилизировали» состояние Фионы, а затем по воздуху доставили в больницу, расположенную в двух часах езды отсюда.

Два. Часа.

С другой стороны, по дороге домой из Ирака мне не к кому было ехать.

Я провел в том полете двенадцать часов, тридцать восемь минут и около сорока секунд. Все, что я знал, это то, что мои жена и дочь попали в серьезную автомобильную аварию и не выжили.

 

И я провел каждую секунду полета на самолете, убеждая себя, что все будет хорошо. Что произошла какая-то ошибка, какая-то гребаная путаница, из-за которой ужасные новости доставили не тому человеку.

Да, я провел двенадцать часов, желая другому мужчине похоронить жену и ребенка.

И вернулся домой, понимая, что не существует такого понятия, как «добро», и не существует такой вещи, как «надежда».

Поэтому по дороге в больницу я сказал себе, что Фионы уже нет.

Они уже ушли.

Моя жена. Мой малыш.

Та маленькая фигурка со снимка на холодильнике.

Этот второй шанс мне преподнесли на блюдечке с голубой каемочкой и забрали, потому что я жалкий ублюдок, который к тому же оказался чертовым трусом.

— Если она умрет, если они умрут… — бормочу я, глядя перед собой.

— Если они умрут, у тебя будет много времени, чтобы погрузиться в саморазрушительную депрессию и наказать себя за все, что ты сделал и чего не сделал, — отвечает Роуэн, тоже глядя перед собой. — Прямо сейчас, насколько нам известно, они живы.

Никакого дерьма. Никакой надежды. Никакой жестокости. В этот момент Роуэн просто мой друг. Дает мне то, в чем я нуждаюсь, чтобы окончательно не развалиться на части. Надежда может помочь некоторым людям продержаться, но не мне. Она меня убивает.

— Сейчас ты возьмешь себя в руки, — продолжает он. —Запрешь свои проблемы и будешь там для них.

Чувство дежавю, которое я испытываю в этот момент, комично.

Как будто мы действительно часть какойто безумной симуляции, и какойто ботаник дергает за ниточки жизни, мучая меня. Это кажется

таким чертовски нелепым, я оказываюсь в подобной ситуации второй раз в своей жизни.

Знаю, что ученые, или кто там, предсказывают, что у нас есть пятидесятипроцентная вероятность оказаться в симуляции, но я думаю, что случайность жизни, или Бога, или чего там еще, черт возьми, гораздо более вероятна. Это кажется действиями какого-то мстительного божества, наказывающего меня за грехи. За жизни, которые я отнял в пустыне, за семью, которую я бросил… дважды.

Роуэн приезжает в больницу до того, как у меня случается экзистенциальный кризис.

Я смотрю на здание и задаюсь вопросом, скажут ли мне во второй раз в жизни, что мои жена и ребенок мертвы.

***

— Вашу жену сбил водитель, который пересек центральную линию, — говорит мне врач.

У меня смутные воспоминания о том, как я носился по больнице, пока не нашел человека, лечащего Фиону. Она молода. Выглядит чертовски молодо, чтобы заниматься медициной, не говоря уже о том, чтобы отвечать за спасение моей жены.

— Она жива? — выдавливаю я из себя.

— Да, ваша жена жива, — отвечает врач. — Она получила незначительные травмы, вопреки тому, что первоначально предполагалось на месте происшествия и в больнице. Ее перевезли сюда из-за беременности и ограниченных возможностей местной больницы.

В моих ушах стоит глухой рев. Я не уверен, но мне кажется, она говорит, что Фиона не умерла.

— Ребенок?

— С ребенком тоже все в порядке, — говорит она, взглянув на карту. — Она… на двадцатой неделе?

 

— Двадцать одна неделя и два дня, — поправляю.

Она натянуто улыбается. Не знаю, должна ли она быть ободряющей или снисходительной. Мне наплевать.