48 минут, чтобы забыть. Фантом

«Но оно того стоило, — думаю я и мысленно добавляю: — Как же хорошо, что мы не в театре». Еще ни разу я так не радовалась бегущей из крана горячей воде, чистой постели, а главное, теплой одежде. Наконец-то можно не волноваться о том, как бы завтра не слечь с воспалением легких, потому что вода в корыте остыла, и не торопиться, пытаясь поскорее обтереть тело полотенцем, ведь в театре не то что замка на двери не было, не было самой двери.

В этом же доме, куда ни падает взгляд, ему есть за что зацепиться. Латунные светильники, полуарки окон, камелии на подоконниках. Мне нравится думать, что кто бы не жил здесь, он вероятно счастлив. Может, частичка удачи хозяев передастся и мне?

— Напиваешься?

Я оборачиваюсь. От резкого поворота переставшая пульсировать рана на боку снова начинает протяжно ныть. Оперевшись на дверь, Ник засовывает руки в передние карманы джинсов — теперь уже совершенно чистых — слегка стягивая их на бедра. Я прячу ухмылку за стаканом.

— Боюсь, я даже этого нормально делать не умею. Да и от боли не особо помогает.

Закрыв дверь, Ник медленно проходит в комнату и садится напротив. Его влажные волосы аккуратно зачесаны назад, полностью открывая лицо.

— Как дела? — спрашивает он, чтобы нарушить молчание.

Вместо ответа я пожимаю плечами.

— Рейвен ещё здесь?

— Собирает вещи. Я не хочу говорить об этом. Просто зашел предупредить, что нам тоже придется уехать.

— Ну вот, а я только привыкла к воде из-под крана.

— Для нашей же безопасности. Кто знает, что еще у дочери Торна на уме.

Я опускаю глаза. — Разумеется.

Рейвен больше нет. Теперь она просто безликая «дочь Торна».

Чтобы разрядить ситуацию, я встаю, делая вид, что мне нужно идти. Только куда, сама не знаю. Ник подскакивает следом.

— Я хотел тебе кое-что сказать.

Мы стоим слишком близко в проходе между креслами. От Ника пахнет мятой и хвойным лесом, напоминающим внезапно… дом. Но не тот, что, возможно, был у меня когда-то; вдруг я понимаю, что с этим запахом ассоциируется наш первый особняк среди густого ельника, где мы не давали другу другу прохода, где мы ругались каждый божий день, и внезапно от воспоминаний веет спокойствием и уютом. Я вдыхаю глубже. Мое сердце бьется так, словно пытается вырваться из грудной клетки и сбежать.

Ник продолжает: — Вернее, хотел извиниться за то, как вел себя с тобой. Тогда, прежде. Выходит, ты единственная, кто был со мной честен с самого начала.

Я хмыкаю: — Даже говоря гадости о том, насколько ты был невыносим?

— Зато они были правдой.

Ник колеблется. Я тоже нервничаю, натягивая рукава кофты на ладони, от чего она сползает с плеча. Лавант медленно поднимает руку и касается оголившейся кожи. По шее разбегаются мурашки, и я резко вдыхаю.

— У тебя так много веснушек, — едва слышно произносит он.

Мы стоим настолько близко, что одно неловкое движение, и тела соприкоснутся. Но Ник ждет. Не приближаясь и не отодвигаясь ни на дюйм. И это расстояние вдоха между нами сводит с ума.

Как же хочется провести кончиками пальцев по его щеке, прикоснуться к самодовольному изгибу губ, хотя бы на одну секунду. С тех самых пор, как я прочитала его дневник, эта мысль не дает мне покоя, но больше всего меня пугает то, что от его близости тепло разливается по венам, словно расплавленный воск, до краев заполняя и согревая каждую клетку.

— Джесс сказал, что я похожа на яйцо в крапинку, — шепотом отвечаю я, старательно делая вид, что пересчитываю пуговицы на его черной рубашке, — а Шон предложил их свести.

Ладонь Ника опускается на мою талию. — Идиоты, — едва слышно произносит он, наклонятся и касается губами кожи между шеей и плечом.

Я выдыхаю, хватаясь за него, чтобы удержаться. Не на ногах, в этом мире.

В голове бьется пойманная в силки мысль, что одного этого слова достаточно, чтобы перестать дышать. Не зажившие на руках порезы от соприкосновения с тканью снова начинают ныть. Ник медленно отстраняется, глядя на рукав собсвенной рубашки. В месте, где была моя ладонь, расплываются несколько алых пятен.

— Я поищу аптечку, — говорит он и уходит, а я так и остаюсь стоять посреди комнаты, пытаясь собрать себя заново.

Зажав ранки пальцами, я опускаюсь обратно на диван, делая глубокий вдох. Шаги возвращаются. И только поднимаю глаза, улыбка на лице гаснет, потому что в комнату входит Джесс.

Он закрывает двери и присаживается напротив. Ровно туда же, где несколько минут назад сидел его брат. Молчание заполняет всю комнату, но я продолжаю ждать. В конце концов Джесс не выдерживает.

— Его к тебе тянет.

Эти слова звучат как поражение. В битве, в которой я не участвовала, но в кои-то веки одержала победу. Поборов прилив смущения, я отвечаю: — Знаю.

Джесс молчит. А потом вдруг произносит:

— Ты не сможешь сделать его счастливым.

Я тяжело вздыхаю. Снова он за свое.

— Почему ты не дашь мне шанс?

— Потому что у тебя не получится.

Джесс достает из кармана сложенную в несколько раз бумагу. По мелкой сетке изломов понятно, что лист был когда-то грубо вырван и беспорядочно скомкан.

— Прочти. Я нашел это в твоей квартире сразу после побега.

Я протягиваю руку и разворачиваю письмо. Это мой почерк.