2666

Победа революции не улучшила его материальное положение и не вдохновила на творчество — наоборот, партийной работы стало в два, а то и в три, а иногда и в четыре раза больше, чем раньше, но Иванов исполнял свой долг, не жалуясь на судьбу. Однажды у него попросили рассказ о жизни в России в 1940 году. И за три часа Иванов написал свой первый научно-фантастический рассказ. Назывался он «Уральский поезд», главным героем там был мальчик, который ехал в поезде, несущемся со скоростью двести километров в час, а рассказ велся от лица этого мальчика, который описывал то, что видел в окне: сверкающие фабрики, прекрасно обработанные поля, новые поражающие воображение деревни, в которых возвышались по два или три десятиэтажных здания, куда приезжали иностранные делегации за передовым опытом, который собирались внедрять в своих странах. Мальчик, путешествующий на «уральском поезде», ехал в гости к деду, ветерану Красной армии, который, получив в свои уже преклонные годы университетское образование, заведовал секретной-пресекретной лабораторией, занимавшейся секретными-пресекретными научными исследованиями. И пока они, взявшись за руки, шли от вокзала к дому, дед, энергичный мужчина, которому на вид было не больше сорока (но понятно, что на самом деле он был гораздо старше), рассказывал ребенку о своих научных достижениях, но внук (ребенок же) заставлял его рассказывать истории про революцию и войну с белыми и с иностранными интервентами, на что дед (старик же) соглашался с превеликим удовольствием. Ну вот, в общем-то, и всё. То, как рассказ восприняли читатели, стало самым настоящим событием.

Тут надо сказать, что больше всего удивился сам автор. Ну и главный редактор, который прочитал рассказ с карандашом в руке, исправляя опечатки, и составил о текстике не очень лестное мнение. В редакцию журнала стали приходить письма с просьбами напечатать еще рассказы этого «не известного никому Иванова», этого «воодушевляющего на подвиги Иванова», «писателя, который верит в светлое будущее», «автора, внушающего веру в завтрашний день, за который мы сражаемся»; письма эти приходили из Москвы и Петрограда, но также с почты несли письма солдат и политических активистов из самых далеких уголков страны, и все эти люди увидели в образе деда себя, а главред от происходящего начал страдать бессонницей: ведь он был марксистом, верил в диалектический материализм, но не был догматиком, и, как любой хороший марксист, читал не только Маркса, но также Гегеля и Фейербаха (и даже Канта), и весело смеялся, перечитывая Лихтенберга, и в свое время читал Монтеня и Паскаля, и также был хорошо знаком с писаниями Фурье, и теперь все никак не мог поверить в то, что среди стольких приличных вещей (впрочем, честнее сказать будет — среди некоторых приличных вещей), опубликованных в журнале, именно этот рассказец, слюняво-сентиментальный и абсолютно ненаучный, вызвал такое оживление среди граждан Страны Советов.

Что-то тут не так, подумал он. Естественно, не только главред не спал этой ночью. Еще не спал Иванов, пьяный от славы и водки: он решил отпраздновать свой успех сначала в самых дешевых злачных местах Москвы, а уж потом в Доме литераторов, где отужинал с четырьмя друзьями, которые походили на четырех всадников Апокалипсиса. Начиная с этого момента у Иванова просили только научно-фантастические рассказы и тот, прекрасно понимая, чем обязан первому (написанному, как бы это сказать, на ощупь), повторил формулу успеха с вариантами, кои извлекал из глубокого источника русской литературы и каких-нибудь публикаций по химии, биологии, медицины и астрономии, которые собирал в своей комнате подобно ростовщику, что собирает долговые расписки, неоплаченные векселя и подлежащие оплате чеки. Таким образом Иванов стал известен во всех уголках Советского Союза, быстро приобрел статус профессионального литератора — человека, который живет исключительно на гонорары от своих книг, — и стал посещать конференции и лекции в университетах и на фабриках, а за честь опубликовать его соперничали литературные журналы и газеты.