21 интервью

Наврозов: А в Америке конформизм в области культуры. Я уже говорил, что вся «большая пресса» принадлежит либерал-демократам, очень культурно-политически однородной среде. А продажа книг, премии, звания, посты от нее и зависят. Не знаю, был ли в Америке литературный критик уровня Шкловского двадцатых годов. Я такого не знаю. Но если он физически жив, вряд ли пойдет он против «большой прессы». Ведь у нас, жителей России, особенно тех, кто при Сталине были уже взрослыми, есть привычка идти одному хотя бы и против всего человечества.

На Западе этой сопротивляемости в одиночку меньше. Одному? Нет. Ну, если на твоей стороне большая корпорация вроде Йельского университета или газеты «Нью-Йорк Таймс». Но Шкловские не рождаются корпорациями.

Минчин: И писатель на Западе существовать, зарабатывая литературным трудом, не может?

Наврозов: Литературной проституцией может, а литературным трудом – нет. Подумайте сами. Произведения литературы в подлинном смысле этого слова покупали в России всего несколько тысяч человек. Дай Бог, чтоб их было столько же и сейчас в Америке. Но есть разница. Экземпляр книги стихов Блока стоил в сто раз больше, чем очередной выпуск Шерлока Холмса. В Америке же все в одной цене. Как же может писатель состязаться с халтурщиком? Халтурщик Гарольд Роббинс продал 200 миллионов экземпляров своих книг. Заработал, грубо говоря, двести миллионов долларов. А писатель, продав несколько тысяч экземпляров своей книги, и получит несколько тысяч. Но ведь жить на это нельзя. Средняя зарплата американского водопроводчика еще лет пять назад была уже свыше сорока тысяч долларов в год. А если вы Тютчев или Ренан, то есть написали вообще одну книгу в жизни? Средняя зарплата американского писателя лет пять назад была менее пяти тысяч долларов в год.

Минчин: Вы говорите о невозможности для писателя жить с продажи книг. А премии, гранты, профессорские жалованья?

Наврозов: Премии, гранты и жалованья создают класс чиновников от искусства, в большинстве своем заведомых шарлатанов. За их искусство никто не даст своего ломаного гроша. Но чужие деньги – деньги налогоплательщиков или покойных предпринимателей вроде Мак-Артура или Нобеля – раздаются либо в результате их интриг, либо в результате газетных сенсаций, либо случайно, либо невпопад. Ни один русский поэт не получил Нобелевской премии в эпоху кватроченто русской поэзии с 1908 по 1932 годы. Зато четверть века спустя один из уцелевших поэтов этого кватроченто написал слабый роман и возникла мировая газетная сенсация.

Напиши Пастернак такой роман при Сталине, все было бы шито-крыто. Но тут роман напечатали на Западе, а Хрущев-то его не напечатал и давай бранить на весь мир. Разумеется, мировая газетная сенсация! Кто же дал Нобелевскую премию Пастернаку? Хрущев. Как он дал ее и Солженицыну. А доживи Пастернак до года и напечатай он «Доктор Живаго» в 1988 году в Москве, то и не увидел бы никакой Нобелевской премии, которая, впрочем, украшает его, гения, как пуговица от фрака покойного изобретателя динамита украсила бы Афродиту Праксителя.

Минчин: Но все же, как бы там ни было, Нобелевскую премию дали Пастернаку. Не Тихонову или Симонову.

Наврозов: Именно Нобелевские премии в области поэзии давали почти исключительно Тихоновым и Симоновым. Возьмите золотое кватроченто русской поэзии с 1908 по 1932 годы. Ведь теперь-то мы знаем, что все созданное в поэзии вне России не выдерживает сравнения, например, с Мандельштамом. Кто же из поэтов получил Нобелевскую премию с 1908 по 1932 годы? Хейзе, Хейденстам, Шпиттелер, Йетс и Карлфельдт.

Нобелевская премия – это как бы поцелуй председателя Нобелевского комитета со словами: ни один ценитель поэзии не будет помнить лет через десять даже твоего имени, Хейзе, в то время как твоих современников, нам неизвестных, ценители поэзии к концу века как стих заучат, как быль запомнят наизусть.

Впрочем, если Нобелевский комитет ничего не понимает в политике, уже выдав премию мира «советскому борцу за дело мира во всем мире» и собираясь выдать еще одну Горбачеву, который, помимо всего прочего, лишь марионетка КГБ, ибо вся власть с 1982 года у КГБ, то почему же ожидать, что Нобелевский комитет разбирается в поэзии на иностранных для шведов языках?

Между прочим, Йетс стал известен уже в 1885 году, но Нобелевскую премию он получил только в 1923 году, в возрасте 58 лет. Если Нобелевский комитет дает премию известному поэту, то его известность доходит до Нобелевского комитета с опозданием лет в тридцать, а то и все пятьдесят. Бездарный Нобелевский комитет – сборище чванных обывателей – никогда не открыл ни одного поэта; в лучшем случае он, как пошляк в глухой провинции, повторял то, что в столице стало известно уже десятилетия назад. Впрочем, и этот провинциализм подвержен случайности, интригам, газетной сенсации.

Минчин: Но если от Нобелевских премий нет никакой пользы, то ведь и вреда нет.