21 интервью

Наврозов: Я говорю американцам: «У вас не было такой литературы, как в России. Будьте справедливы. Не уподобляйтесь тем русским, которые утверждают, что Чернышевский или, скажем, Бердяев – это Мильтон и Томас Джефферсон, и Джон Стюарт Милль сразу». И я говорю русским: «В России не было таких политических мыслителей и политических писателей, как Мильтон, Томас Джефферсон, Джон Стюарт Милль. Будьте справедливы. Не уподобляйтесь тем англосаксам, которые утверждают, что Дилан Томас – это и Блок, и Есенин, и Пастернак сразу». Так будем же справедливы. В России политика часто воспринимается как нечто несопоставимо более низкое и низменное по сравнению с литературой. Литература – это Толстой или Платонов, или Мандельштам. Политика – это Чернышевский или Ажаев, или «Правда». Политика – это бездарность, тенденциозность, фальшь, продажность, раболепие, грязь. Что же получается? Позвольте мне процитировать по памяти известное место из записных книжек Блока. Читал в отрочестве, так что извините, если неточно. «Я писал радугу, – вспоминает Блок, имея в виду поэму „Двенадцать“. – Но неужели политика так грязна, что одна ее капля может загрязнить радугу?».

Не получилось ли – в силу презрения Блока к грязной политике, – то и сам Блок выкупался в океане политической грязи? Он поведал миру, что впереди двенадцати погромщиков, которые, между прочим, не только громили, грабили, убивали и насиловали, но и стеклом рты заключенным набивали, «впереди Иисус Христос». Возможно, это литературная радуга, но уж и грязь тоже, притом не капля, а океан. Блок – такой гениальный, такой русский, такой аристократичный. Но разве не помог он радугой над океаном грязи столкнуть Россию в рабское состояние, в котором она находится сейчас и которое она навязывает всему миру?

Минчин: Значит, вы англофил в области политики и русофил в области литературы? Но можно ли быть русофилом в области литературы? Ведь и в России, и в эмиграции некоторые говорят, что русская литература тоже как бы осталась в прошлом веке.

Наврозов: Когда меня спрашивают, какой писатель лучше всего отобразил нынешнюю жизнь американцев, то я отвечаю: «Чехов – сто лет назад». Герои Чехова – это живые современные американцы. Ни один американский писатель ничего к ним за эти сто лет не добавил, кроме чисто этнографических данных, которые можно найти в справочниках, социологических исследованиях, опросах населения и прочих подобных источниках.

Минчин: А Хемингуэй?

Наврозов: Хемингуэй – поэт в прозе. Но героев Хемингуэя не существует в действительной американской жизни.

Минчин: А Фолкнер?

Наврозов: Я перечел лет десять назад «Особняк», «Деревушка» и «Город» – его трилогию. Послушайте, но ведь это «Отверженные» Гюго, пережеванные через сто лет для не читавших Гюго американцев.

Минчин: Значит, Чехов – величайший современный американский писатель?

Наврозов: Более того. Других американских писателей читать для познания американцев не стоит, ибо все, что они пишут, либо фальшиво, либо изложено более точно в истории, психологии, психиатрии, социологии и других науках, в документальных фильмах, мемуарах, свидетельских показаниях. А иногда прозаики – поэты в прозе. Как тот же Хемингуэй.

Минчин: Разве поэзия – не средство познания мира тоже?

Наврозов: Да, познания мира, жизни, но не человеческих отношений. Поэзия в последние сто лет понимается как словесная музыка. Но разве гениальная словесная музыка Мандельштама дает что-либо для понимания человеческих отношений в среде хотя бы самого же Мандельштама? Почитайте его письма. Указав жене, что после его заявления в «Воронежский союз», «всякое решение партии» для него «обязательно», Мандельштам выговаривает ей тем же слогом секретаря райкома: «Мне кажется, ты еще не сделала достаточных выводов из данного моего шага…». Где ж эта трагикомическая проза в его гениальной поэзии?

Минчин: Если нынешних американцев лучше всего изобразил Чехов сто лет назад, то кто же правдивее всего изобразил Россию после 17-го года?

Наврозов: Перебежчик из Главного разведывательного управления советских вооруженных сил, который издал по-русски в 1987 г. «Аквариум» и скрывается под именем «Виктор Суворов», ибо опасается, что его похитят и сожгут заживо в крематории ГРУ, как сожгли Пеньковского. О чем я писал в 1978 г. в своей статье «Что знает западная разведка о России».

Минчин: Но литература ли этот «Аквариум»?

Наврозов: Не забывайте, что литература – это всегда не литература, а писатель – всегда не писатель. Даже Шестов писал о Чехове, причем после его смерти, что, мол, это не литература, а нытье доктора-чахоточного больного, ничто, «нихиль». Перебежчик «Суворов» открыл мир, которого у Чехова нет – и, следовательно, ни у кого нет.

Минчин: А «лагерная литература»?