_2020_10_28_03_57_12_770

И. В. Щеглова, Е. Князева, Е. Степанцева. «Пишем роман. Основы писательского мастерства. Очерки и размыш-

ления»

огня! Вытащишь – твоя, все сто тысяч твои! Капельку только пальчики обожжешь, – да ведь сто

тысяч, подумай! Долго ли выхватить! А я на душу твою полюбуюсь, как ты за моими деньгами

в огонь полезешь. Все свидетели, что пачка будет твоя! А не полезешь, так и сгорит; никого не

пущу. Прочь! Все прочь! Мои деньги! Я их за ночь у Рогожина взяла. Мои ли деньги, Рогожин?

– Твои, радость! Твои, королева!

– Ну, так все прочь, что хочу, то и делаю! Не мешать! Фердыщенко, поправьте огонь!

– Настасья Филипповна, руки не подымаются! – отвечал ошеломленный Фердыщенко.

– Э-эх! – крикнула Настасья Филипповна, схватила каминные щипцы, разгребла два

тлевшие полена и, чуть только вспыхнул огонь, бросила на него пачку.

Крик раздался кругом; многие даже перекрестились.

– С ума сошла, с ума сошла! – кричали кругом.

– Не… не… связать ли нам ее? – шепнул генерал Птицыну, – или не послать ли… С ума

ведь сошла, ведь сошла? Сошла?

– Н-нет, это, может быть, не совсем сумасшествие, – прошептал бледный как платок и

дрожащий Птицын, не в силах отвести глаз своих от затлевшейся пачки.

– Сумасшедшая? Ведь сумасшедшая? – приставал генерал к Тоцкому.

– Я вам говорил, что колоритная женщина, – пробормотал тоже отчасти побледневший

Афанасий Иванович.

– Но ведь, однако ж, сто тысяч!…

– Господи, господи! – раздавалось кругом. Все затеснились вокруг камина, все лезли

смотреть, все восклицали… Иные даже вскочили на стулья, чтобы смотреть через головы.

Дарья Алексеевна выскочила в другую комнату и в страхе шепталась о чем-то с Катей и с

Пашей. Красавица немка убежала.

– Матушка! Королевна! Всемогущая! – вопил Лебедев, ползая на коленках перед Наста-

сьей Филипповной и простирая руки к камину. – Сто тысяч! Сто тысяч! Сам видел, при мне

упаковывали! Матушка! Милостивая! Повели мне в камин: весь влезу, всю голову свою седую

в огонь вложу!.. Больная жена без ног, тринадцать человек детей – всё сироты, отца схоронил

на прошлой неделе, голодный сидит, Настасья Филипповна!! – и, провопив, он пополз было

в камин.

– Прочь! – закричала Настасья Филипповна, отталкивая его. – Расступитесь все! Ганя,

чего же ты стоишь? Не стыдись! Полезай! Твое счастье!

Но Ганя уже слишком много вынес в этот день и в этот вечер и к этому последнему

неожиданному испытанию был не приготовлен. Толпа расступилась пред ними на две поло-

вины, и он остался глаз на глаз с Настасьей Филипповной, в трех шагах от нее расстояния. Она

стояла у самого камина и ждала, не спуская с него огненного, пристального взгляда. Ганя, во

фраке, со шляпой в руке и с перчатками, стоял пред нею молча и безответно, скрестив руки и

смотря на огонь. Безумная улыбка бродила на его бледном как платок лице. Правда, он не мог

отвести глаз от огня, от затлевшейся пачки; но, казалось, что-то новое взошло ему в душу; как

будто он поклялся выдержать пытку; он не двигался с места; через несколько мгновений всем

стало ясно, что он не пойдет за пачкой, не хочет идти.

– Эй, сгорят, тебя же застыдят, – кричала ему Настасья Филипповна, – ведь после пове-

сишься, я не шучу!

Огонь, вспыхнувший вначале между двумя дотлевавшими головнями, сперва было

потух, когда упала на него и придавила его пачка. Но маленькое синее пламя еще цеплялось

снизу за один угол нижней головешки. Наконец тонкий, длинный язычок огня лизнул и пачку, огонь прицепился и побежал вверх по бумаге по углам, и вдруг вся пачка вспыхнула в камине, и яркое пламя рванулось вверх. Все ахнули.

– Матушка! – всё еще вопил Лебедев, опять порываясь вперед, но Рогожин оттащил и

оттолкнул его снова.

44

И. В. Щеглова, Е. Князева, Е. Степанцева. «Пишем роман. Основы писательского мастерства. Очерки и размыш-

ления»

Сам Рогожин весь обратился в один неподвижный взгляд. Он оторваться не мог от Наста-

сьи Филипповны, он упивался, он был на седьмом небе.

– Вот это так королева! – повторял он поминутно, обращаясь кругом к кому ни попало. –

Вот это так по-нашему! – вскрикивал он, не помня себя. – Ну, кто из вас, мазурики, такую

штуку сделает, а?

Князь наблюдал грустно и молча.

– Я зубами выхвачу за одну только тысячу! – предложил было Фердыщенко.

– Зубами-то и я бы сумел! – проскрежетал кулачный господин сзади всех в припадке

решительного отчаяния. – Ч-черрт возьми! Горит, всё сгорит! – вскричал он, увидев пламя.

– Горит, горит! – кричали все в один голос, почти все тоже порываясь к камину.

– Ганя, не ломайся, в последний раз говорю!

– Полезай! – заревел Фердыщенко, бросаясь к Гане в решительном исступлении и дергая

его за рукав, – полезай, фанфаронишка! Сгорит! О, пр-р-роклятый!

Ганя с силой оттолкнул Фердыщенка, повернулся и пошел к дверям; но, не сделав и двух

шагов, зашатался и грохнулся об пол.

– Обморок! – закричали кругом.

– Матушка, сгорят! – вопил Лебедев.

– Даром сгорят! – ревели со всех сторон.

– Катя, Паша, воды ему, спирту! – крикнула Настасья Филипповна, схватила каминные

щипцы и выхватила пачку.

Вся почти наружная бумага обгорела и тлела, но тотчас же было видно, что внутрен-