19 лет

Через несколько дней после полковников прибыл целый вагон солдат в обмотках, коротких шинелях с оторванными пуговицами и хлястиками. Говорили они на западноукраинском диалекте, пугливо-вялые, тихие и послушные. Обращались друг к другу: «брат Иван», «брат Грицко». Статья у них была одна — 196-я и срок - 10 лет. Они не сразу смогли понять, куда попали. Как только наши войска освободили Ровенщину, крепких мужчин призвали в армию. Они прошли комиссию, прибыли в часть, но брать в руки оружие отказались. Как ни уговаривали, как ни угрожали, ничего поделать не могли. Эти люди соглашались служить в обозе, на кухне, в лазарете — где угодно, только не стрелять. Им объясняли, что надо бить врага. «Всё одно — люди, а людыну вбиваты грэх». На войне цацкаться с баптистами было некогда, сказали: «Поедете в часть, где стрелять не надо»,— погрузили в товарные вагоны, приставили конвоиров и пригнали в наш лагерь. Был с ними и просвитер Аникей Парчук. Они не были арестантами в полном смысле слова, их даже не обыскивали, и почти у каждого была Библия, молитвенник, самодельные рукописные книжечки псалмов.

Баптистов поселили в отдельном бараке, чтоб «не распространяли религиозный опиум». Перед разводом и отбоем Парчук творил короткие молитвы, призывал к послушанию и терпению, ибо все страдания от Бога, за грехи малые и большие, свои и людские. Тихо пели два-три псалма на полесском говоре и строем шли в столовую, а потом на развод. Бригадиром поставили полковника Матуля. Грузили и разгружали они без так называемых перекуров (не курили вообще), прилежно и аккуратно. Издали бригада баптистов напоминала некое общипанное войско или пленных. Бригадир был с ними вежлив и деликатен, всех называл на «вы», хотя и многого не понимал из того, что говорили ему работяги.

Однажды начальник пошутил на вахте: «Ну как дела, полковник?» — «Прекрасно, гражданин начальник, пошел на повышение: командовал полком, а вот теперь — бригадой». До Цокура не сразу дошел этот чёрный юмор, он засмеялся через несколько минут.

На нашу ветку подали вагон. Из него выбрались мужчина и женщина, замкнули вагон и пришли к начальнику просить подводу. Представители ровенской общины евангельских христиан в разгар войны, когда каждый вагон был на счету, сумели арендовать один, собрали продукты и привезли своим братьям. Посланцы с Ровенщины вызывали по списку единоверцев и с поклоном передавали каждому по мешку муки пеклеванки и торбочке сала, а братья отвечали: «Хвала Господу Богу»,— и утирали слезы.

Бригада полковника Матуля повеселела, окрепла на харчах, привезенных незнакомыми «братом и сестрою». После работы тихие и дружные баптисты варили на небольших костерках у кирпичного завода кулеш, защищаясь плотным заслоном повара от «шакалов». Бригадир был предупредителен, никто не слышал от него ни окрика, ни грубого слова, к нему обращались по-военному: «Товарищ полковник», он возражал, но напрасно.

Летом бригада косила сено для конбазы, метала стога в пойме тихой лесной реки Керженец. На другом берегу доживали свой век почерневшие скиты раскольников. Отсюда и пошла секта кержаков.

На сенокосе баптисты трудились с особой охотою — выкашивали каждый клочок, стога ставили как игрушки.

К осени начальник придумал для Матуля должность помощника по быту. Матуль стал следить за чистотой в бараках, кипятилке, бане, командовал дневальными. Его переселили в мазанку возле вахты. Вместе с ним жил экспедитор, веселый и остроумный сухумец Ниязи Байрамов. До войны он учился в Московском мединституте. Летом 39-го студентов вывезли в военный лагерь. Однажды сосед по палатке спросил у Байрамова, может ли Советский Союз заключить договор о дружбе с фашистской Германией. Байрамов в тот день газет не видел и как истинный патриот оскорбился: «Только сумасшедший может заключить такой договор!» И уже на следующий день следователь допытывался у: Байрамова, кого это он считает сумасшедшим, а вскоре «тройка» послала его на перевоспитание в исправительно-трудовой лагерь сроком на восемь лет. Цокур назначил его экспедитором. Он доставлял на лагпункт продукты, сопровождал по территории лагеря вагоны готовой продукции фабрики. У него было множество накладных, актов, всяких бумаг отчётности. В бараке держать их было нельзя— украдут на курево, и поэтому его вместе с Матулем отселили в мазанку, и, так сказать, квартирантом они взяли меня. Матуль часто вспоминал о своей прежней жизни в Москве в высших армейских сферах, о начале войны, о растерянности многих беспомощных командиров. Он хорошо знал и любил литературу, был знаком с несколькими известными писателями.