19 лет

Щепками растопил грубку, у огня растирал одеревеневшие ноги. Через час Аля отошла, и мы уже наслаждались старобинским угощением. За ужином она призналась: «Разве же можно было тебя бросить голодного в этом леднике? Вот и отправилась к Марусе. Знала, что хоть что-нибудь дадут, а тётка Зося всё подкладывала и подкладывала «беднаму Сярожачку». Вот съезжу домой, а как потеплеет привезу Таню и как то будем жить».

Тяжело нам было разлучаться, но сидеть в голоде и холоде, оставив доченьку на слабенькую Алину маму, было невозможно. Как только отошли ноги и окрепла сама, посадил Алю на Калужский поезд и печально вернулся в пустую, промёрзшую за зиму кладовку. Забывался только захваченный работой: оформлял выставки, посвящённые писателям, делал наглядные пособия и таблицы по орфографии, основательно готовился к урокам и всегда рассказывал больше, чем в учебнике. Радовался, когда внимательно меня слушали ученики и тихо сидели неугомонные неслухи.

Удивился, когда председатель сельсовета поручил мне подготовить инструкционный доклад пропагандистам к 77-й годовщине со дня рождения Ленина. И браться страшно и отказаться невозможно: тешила мысль, что, видимо, мне доверяют, и боялся – а может, провоцируют, не ляпну ли чего, за что можно прицепиться. Взялся и начал старательно готовиться. А сомнение точило. Хотелось пойти и честно сказать: «товарищи, я же на пять лет лишён гражданских прав, «лишенец», недавний лагерник. Неужели у вас не найдётся незапятнанных лекторов?» А страх потерять работу отнимал язык, и я чуть не до утра просиживал над своим первым ответственным докладом. Старался, что бы он не был банальным, а был насыщен фактами, и одновременно был эмоциональным и вдохновенным.

С тревогой дождался того дня. В большом классе собрались пропагандисты с пивоварни, из колхоза, смолокурни, преподаватели нашей школы и русской семилетки. За последней партой поблёскивали погоны майора райотдела внутренних дел гражданина Ушакова. Он часто бывал в нашем местечке и, безусловно, обо мне знал больше, чем я сам о себе. Почему же он не запретил местному начальству поручить такой ответственный доклад недавнему политическому «преступнику»? Неужели нарочно, что бы меня на чём-то поймать?

Майор Ушаков внимательно слушал и иногда что-то записывал в блокнот. Это меня особенно настораживало, не ляпнул ли чего недозволенного или двусмысленного, может допустил политическую ошибку. Не может быть. Доклад пересыпан надёжными цитатами, интересными фактами, согрет поэтикой и лучшими строками Маяковского. Читал с вдохновением и страстью, искренне верил тому, о чём говорил.

Прощаясь, многие благодарили, что-то уточняли, спрашивали, где можно что-то прочитать ещё, а я незаметно посматривал на своего опекуна Ушакова. Знал, что больше, чем кто-нибудь его интересуют Мазовецкий и я. У кого-то ведь он расспрашивает о нас, кто-то следит за нами, сообщает, где и с кем встречаемся, кто к нам заходит, как живём, о чём говорим. Но кто тот тайный Иуда, кто из страха или за сребреники продал свою душу и готов одной лживой фразой загнать нас на тот свет. Видимо, кто-то хорошо знакомый, кто набивается в друзья, провоцирует на опасные разговоры. Как горько и страшно всю жизнь ощущать на себе тайный надзор мелких доносчиков и стукачей. Кому надо всех людей держать под надзором, что бы следили друг за другом те же сексоты и даже уполномоченные в голубых фуражках? Зачем плодят негодников, доносчиков, из страха готовых родную мать продать? Я таких встречал, знал, что они есть и тут, что ночами под разными кличками пишут поклёпы и на меня. Вынуждены писать, с них требуют. Боже, Боже, что за свет, что за люди?

Проходя мимо, Ушаков неохотно процедил: «Хороший доклад исделали», кто-то сказал председателю совета и исчез за дверями.