15 ножевых

– Да представляешь, там сапоги зимние принесли, Финляндия. Красоты неописуемой! И всего девяносто. Сам понимаешь, пока все не перемерили, из ординаторской никто не вышел.

– Ладно, погоди, я сейчас, на минуту буквально, – сказал я и устремился за заведующим, который решил пересидеть волнение у себя в кабинете. – Лев Аронович, на минуточку, – притормозил я его.

– Некогда мне, Панов, – буркнул он.

А тут и суровая действительность вмешалась. Матюгальник на стене начал выкрикивать номера бригад, в том числе и наш. И уже просто так докричали, чтобы выезжали, вызов позже оформим.

Такое обычно случается, когда происходит что-то массовое и публичное. Чтобы времени не терять, дают только адрес. Вот и нам дали – сорок первый километр МКАД, это почти сразу после развилки с Профсоюзной. Совсем рядом. Мы и домчались чуть ли не первыми, меньше чем за пять минут.

Сейчас Кольцевая – совсем не то, что после. Никакого разградительного отбойника и умопомрачительных развязок, похожих на многоуровневые лабиринты. Повернули – и уже на МКАД. Да уж, не блистает дороженька.

Итить-колотить, а авария из самых говенных – КамАЗ почти в лоб с пассажирским автобусом. Грузовику, как водится, практически ничего, бок ободран только. Водила целый, сидит на асфальте и баюкает голову. Нам не к нему, а вон туда, где шоферюги со встречных-поперечных пытаются прицепить буксировочный трос к развороченной бочине пазика. Удалось с первого раза, и, ухнув и качнувшись, автобус встал на колеса, хоть и сильно скособоченный.

Ясен пень, двери открыть получилось только старинным отечественным способом – монтировкой с матюками. Впрочем, на это внимания никто не обращал. Первый прибывший на место экипаж гайцов мудро стоял в сторонке, не мешая специалистам. Начали вытаскивать пострадавших и через окна. Да уж, тем, кто умудрился влезть внутрь, не позавидуешь – там сплошное месиво.

Распоряжалась всем прибывшая первой спецбригада. Они к нашему приезду уже занимались мужчиной и женщиной, которых, видимо, достали в самом начале, когда автобус еще на боку лежал. Хорошо хоть люди и помогали, и не лезли под руку одновременно. Я представил себе сто уродов с телефонами наперевес, которые совали бы носы во все щели, случись такая беда в наше время.

Нам достались женщина с открытым переломом голени и какая-то девчонка лет двенадцати, вроде без особых повреждений. Вяловатая какая-то только. Я отдал ее Елене, пусть смотрит, а сам занялся переломом. Уколол промедол, померил давление – терпимо, сто десять на шестьдесят пять, пульс частит, конечно, за сотку, но не страшно. Протер края раны перекисью, начал бинтовать, накладывать шину. Понятно, что грязи там килограмм остался, но это уже в больнице хирурги почистят.

Подбежала какая-то дама с размазанной тушью на лице, в годах уже, начала помогать. Наверное, из остановившейся машины. А хорошо бинтует, да и крови не боится. Может, на войне наловчилась. Ветераны сейчас в большинстве своем вот в таком возрасте, лет шестидесяти, меньше даже, а мне и спросить ее некогда – коротко поблагодарил только. Да и она не за поклонами сюда прибежала.

– Она не дышит! – закричала вдруг Томилина.

Я бросился в салон, куда мы занесли девчонку. Да уж, чем тут дышать… Пока мы видели ее в курточке, вроде все в порядке было, а оказалось, что там грудина к позвоночнику прилипла, и она на последнем дыхании к нам попала. И сейчас – чем там дышать осталось? А что поделать, начали реанимацию.

Прибежали спецы, бросив кого-то поломанного на своих коллег. Понятное дело, ребенок, да еще и уличная реанимация. Быстро заинтубировали, начали дышать. Качать сердце фельдшеру чуть не двумя пальцами пришлось. Считай, его и не прикрывает ничего.

Я тем временем расчехлил кардиограф, прицепил кое-как электроды на ручки и ножки, заземление к носилкам примотал. Начал писать – а там уже единичные комплексы прут. Ничего не работает, умирает организм. Покачали еще, конечно, покололи что положено. Только чудес не бывает. Или случаются, но где-то не здесь. Так что свернули аппаратуру, поделили где чье и разбежались, напоследок сунув девочке под одежду кусок пленки из кардиографа с изолинией, нацарапав время окончания реанимации.

Смотрю, у Лены глаза на мокром месте. И меня проняло, к этому хрен привыкнешь, сколько ни выгорай на работе.

Я выглянул наружу. Уже всех живых достали и увезли. Даже нашу женщину с голенью кто-то погрузил и увез. На кого теперь промедол списывать? На реанимацию придется, дескать, обезболили в целях борьбы с болевым шоком.

Фыркнув, уехала машина со спецами. На месте остались одни менты, бегающие с рулеткой и пытающиеся привязать место аварии к ориентирам для протокола. И нам пора. Смерть в машине – теперь наша головная боль. Сначала – в отделение милиции, заполнить бумаги и взять направление в судебку, потом – тело сдавать. Тягомотины не на один час. К обеду управиться бы.

Пока я паковал наше барахло, разбросанное по салону, пришла откуда-то со стороны Томилина, села прямо на ступеньку.

– Ты куда села? Испачкаешься же, – сказал я.