15 ножевых

Хочу сказать, что работающий лифт придает новому дому специфический шарм. Особенно если живешь на девятом этаже, который по высоте как десятый. Бедный рыжий котенок начал жалобно попискивать, а потом только смотрел на меня с затаенной надеждой.

Мы подошли к двери моей квартиры, и я своим ключом, путаясь в замках, отпер дверь. Интересное занятие, надо будет поупражняться, когда освобожусь. Ашхацава сел на корточки и пустил котенка вперед. Тот пару секунд посомневался, а потом зашел в прихожую.

– Ну что, можно заходить? – нарушил я хрупкую гармонию.

– Теперь – да.

Это мне показалось или моего друга пробило на торжественные интонации?

Но на домашнем животном сюрпризы не кончились. Подойдя к подоконнику, Давид открыл свой чемоданчик, а затем достал оттуда бутылку шампанского и две чайные чашки, завернутые в упаковочную бумагу.

– Слушай, я тронут, – абсолютно искренне сказал я. – Ради таких моментов стоит жить. Только мне немного наливай, желудок придется беречь.

– А что случилось с желудком? – удивился Давид.

– Ах, я тебе не рассказывал? Ну, слушай…

* * *

Вам приходилось подвергаться пытке под названием фиброгастроскопия? Официальное название длиннее, слово точно раза в два подрастает. Вот Анна Игнатьевна Шишкина не менее одного раза переживала. И я ей теперь искренне сочувствую. Кто в двадцать первом веке терпел, отойдите со своими мемуарами в сторону, это не в счет.

Рассказываю по порядку. Сначала вы ни хрена не жрете. То есть вообще. Даже чай. Приходите в нужный кабинет. Там вас усаживают, просят открыть рот пошире. Собственно, видевшие фильм «Глубокая глотка» ничего нового не увидят. Ну вот разве что в кино не показывают, как главному персонажу пшикают лидокаин на заднюю стенку этой самой глотки. И на корень языка – тоже. Чтобы подавить рвотный рефлекс. А потом берут, блин, садовый шланг и пихают его тебе внутрь организма. Ты обильно плачешь от радости, попутно издавая малоаппетитные звуки, потому что лидокаин ни хрена не помогает, а организм не дурак, он всякую гадость из себя пытается вытолкнуть.

Я почему про кино вспомнил? Так тут вон целая бригада стоит. И оператор, и режиссер. Перед началом я протокол подписал, меня осмотрели, пощупали и измерили. И анализы я сдал. Все, какие только есть, те и выдал. Сфотографировались, как же. И с Морозовым, и с Шишкиным. И даже с всемогущим начальником четвертого управления Минздрава СССР, академиком Евгением Ивановичем тоже. Он, правда, недолго был, только протокольную часть. Давал еще ценные указания Морозову, наверное, как меня побольнее мучить. А Игорь Александрович потом мне напутствия давал. Ну, в стиле «Вперед, парень, не подведи!».

Все разговоры уже произошли накануне. Здесь и сейчас уже не откажешься. А вот вчера было, да. Морозов тоже нервничал. Он-то прекрасно понимал, что больше шансов может и не быть. Почему-то с того самого первого раза он ни разу сомнений в успехе нашей затеи не показывал. Что там у него в душе творилось, не знаю. Я в своей жизни ставок такого размера не ставил никогда. Но и мой шаг он понимал. Да, дело не только в уроне здоровью, в конце концов, гастрит можно и вылечить. А вот всю жизнь потом проходить с клеймом «это тот, кто хотел чего-то там доказать и обделался» для научной карьеры не очень хорошо. Если она еще будет, та карьера.

Но все заканчивается, даже плохое. Вытащили из меня вот этот ужас. Улыбаются, сволочи. Дескать, нафотографировали слизистую желудка и двенадцатиперстной кишки во всех ракурсах, очень интересно.

Знаете, что самое приятное в медицине? Когда вам говорят: «Идите, мы с вами ничего больше делать не будем». И ты такой радостный, молодым козликом устремляешься в гардероб, чтобы побыстрее убежать из этого кошмара, порой даже забыв стащить с ног одноразовые бахилы. Так вот, мне не сказали.

Предоставили только возможность умыться, снова усадили перед стрекочущей камерой. Хорошо хоть стакан воды дали, изверги.

Я взял с обычного чайного блюдечка две капсулы, показал их в объектив и глотнул, запив водой. И тост перед этим произнес, как же без него.

Широко улыбнувшись, я отсалютовал невидимым зрителям и сказал:

– За советскую науку!