100 лет без любви

Все пошло не так. Не могла избавиться от этой мысли. Я застряла на одном месте. Как машина буксует в топкой почве. Только ее рано или поздно вытаскивают – находятся смельчаки, желающие помочь. Мне же приходилось рассчитывать исключительно на себя.

Каждую ночь я засыпала с надеждой, что сегодня уж точно у меня получится достучаться до сознания Веры, заставить ее отказаться от мысли травить Григория. И каждый раз я просыпалась ни с чем – с ощущением бесполезности и бессмысленности попыток. Я словно пыталась замесить тесто без муки. В моих попытках тоже не хватало главного – вяжущего.

Я дала себе установку – проникать в сознание Веры до того момента ее жизни, как она решится первый раз подсыпать порошок Григорию. Благодаря стараниям знахарки, получалось у меня это отлично. Слава богу, я больше не переживала тот ужас, связанный с потерей ребенка. Становилась Верой чуть позже, когда она уже шла на поправку.

Уже на следующий день после выкидыша Вера почувствовала себя гораздо лучше, только виду не подала. Для всех она играла роль тяжелобольной. И плевать она хотела на то, что свекровь, эта несчастная женщина, ходила по дому, как тень, опасаясь самого страшного, что невестка помрет, а сын ее останется вдовцом с сироткой на руках. Мучения Григория доставляли Вере мстительную радость, которую порой она даже скрыть не могла. Если бы была возможность убить его горем, то она согласилась бы умереть ради такого. Один свекор оставался бесстрастным. Но он и раньше не любил невестку. Не думаю, что мысль о ее возможной скорой кончине, сильно его печалила. Скорее он видел избавление в этом для своего сына, которого тоже не особо любил.

Несколько раз к Вере наведывалась мать. Даже ее слезы не способны были растопить заледеневшее сердце. А ведь мать она когда-то любила, да и та ее понимала лучше остальных. Но и ей она не могла признаться. Это значило рассказать все, полумеры тут не допустимы. А как такое расскажешь? Тут я с Верой была солидарна.

Единственным существом в этом доме, которое нашло место в скупой душе, была Любаша. Неделю, которую отвела себе Вера на «умирание», она мучилась от невозможности прижать к себе родной комочек, втянуть такой любимый запах, ощутить приятную тяжесть в руках.

Каждый раз, оказываясь в сознании Веры, я пыталась наладить с ней мысленный контакт – пообщаться с ней таким образом. Она уже точно определяла момент, когда я приходила, и даже приветствовала меня в своей саркастической манере. Типа, явилась, когда тебе не рады. Она даже разговаривала со мной, но диалогом назвать это нельзя. У меня не было возможности ответить ей. Наш разговор сводился к одностороннему потоку, в основном ругательств. Я пыталась приоткрыть ее сознание, но безуспешно. А ей было не интересно, зачем я так настойчиво лезу в ее жизнь. Наверное, недоразвитое любопытство явилось следствием общей забитости людей того времени. Потому что будь я на месте Веры, непременно заинтересовалась бы, что же нужно от меня кому-то, зачем кто-то так настойчиво вторгается в мою жизнь.

Закончились новогодние каникулы. В работу я втянулась быстро, словно и не было месяца перерыва. Январь – один из самых спокойных периодов для торговых компаний. Правда и прибыль минимальная, если есть вообще. Но зато появляется возможность передохнуть, настроиться на новый рывок по завоеванию рынков. Торговых агентов жалко – целыми днями им приходится ездить по клиентам и умолять отдать деньги за товар, который давным-давно продан. А денег нет. Так отвечают нерадивые торговцы и разводят при этом руками, мол, праздники, что вы хотите. А агент, который добросовестно загрузил под завязку этого засранца в декабре, проглатывает горькую пилюлю и уходит ни с чем, чтобы через день снова приехать с этим же вопросом. Вот как это называется? Форменное свинство! Мне до боли было жалко агентов, которые не могли получить зарплату из-за дебиторской задолженности.

Я скучала на работе. Лучше бы у меня оставалось меньше свободного времени, тогда и думать столько не получалось бы. Так нет же – думала я так много, как никогда до этого. Иногда даже на работе не могла сосредоточиться от переизбытка мыслей в голове. Тогда допускала грубые ошибки, чего раньше за мной не водилось. Начальница косилась подозрительно, когда я «впадала в прострацию», как сама называла свое состояние. Один раз она даже не выдержала и поинтересовалась:

– Жень, у тебя все в порядке? Какая-то ты странная в последнее время. Бабушка здорова? Дома все хорошо?

Пришлось убеждать ее, что, да, все хорошо, и ничего особенного в моей жизни не происходит. Хотя, это было неправдой. Жизнь моя изменилась до такой степени, что я даже всерьез задумалась о смене работы. Понятия не имела, кем еще, кроме оператора, могу быть, но и здешняя повседневная рутинность меня больше не устраивала.