Зримая тьма

На этот раз Латур не собирался завоевывать расположение местных жителей, раздавая им всякую дрянь. Старейшина Тагинита побывал в Эль-Милии и упомянул о некоторых нужных крестьянам вещах, которые они не могли достать, поскольку связь деревни с внешним миром была нарушена войной. Старейшина просил в первую очередь чая, сахара и риса. Латур решил захватить еще и одежду для детей. Он подчеркивал, как важно помнить о детях. Именно с их помощью можно добиться расположения родителей.

Латур сам выработал программу следующего дня. Сначала предстояло распределить детскую одежду, затем раздать остальные подарки. После этого, сообщил полковник, с трудом подмигивая, мы посетим все святые места, если только они есть поблизости. Подобные посещения нередко связаны с необходимостью совершать довольно тяжелые переходы, так как святые места обычно находятся в почти недоступных пещерах на вершинах гор. Добрые отношения с марабутом[6] всегда с лихвой окупаются. Известен случай, когда с помощью нескольких тысяч франков, пожертвованных на содержание святых мест, в одном из районов удалось поддерживать мир в течение целого десятилетия.

Во второй половине дня намечалось провести осмотр больных. Местные жители поголовно страдали глазными болезнями, многие были заражены сифилисом. Население деревни выстроится в ряд, врач сделает уколы, а санитар промоет больным глаза.

Ну, а что же дальше? Да ничего особенного. Возможно, привезенный полковником прирученный бербер произнесет краткую речь о прелестях Эль-Милии и крестьяне получат приглашение послать туда на праздник розговенья своих представителей — они будут гостями армии и увидят все своими глазами. Потом, как предполагал полковник, мы усядемся, чтобы отведать чертовски вкусного, похрустывающего мешви; Латур надеялся, что жители сумеют его приготовить — ведь все равно, есть у них такая возможность или нет, им придется зажарить дюжину ягнят. Кстати, это будет самый подходящий момент передать им письмо Кобтана.

— Вся беда в том, — сказал полковник, — что, чем примитивней их развитие, тем больше придерживаются они этикета. Иногда вам хочется поступить, как требуют обстоятельства, но вы не знаете, чего от вас ждут, и чувствуете себя весьма неудобно. Гостеприимство здесь возведено в фетиш. Очень может быть, что самые почтенные жители встретят нас за километр или два от деревни и, вероятно, с музыкой и фейерверком. Но вот вопрос: въехать ли нам в деревню на машинах, или на жителей произведет более выгодное впечатление, если мы выйдем из джипов и отправимся пешком?

Полковник все еще продолжал мечтательно размышлять вслух, когда мы подъехали к входу в узкое ущелье, за которым лежал Тагинит, и остановились. Пустынная дорога перед нами оказалась перегороженной сваленными деревьями. Шоферы выключили моторы, и мы услышали вой шакалов. До захода солнца оставалось не больше часа.

Ночь мы провели в палатках, разбитых у входа в ущелье.

Утром, едва я выполз из палатки и окунулся в туман, затопивший наш маленький лагерь, мне сказали, что Латур уже разобрал баррикаду и вместе со старшим сержантом уехал в деревню. Оружие они оставили в лагере.

Я снова оказался в обществе агронома Бастьена. Мы совсем закоченели, а горячий кофе, выпитый на пустой желудок, вызывал у нас приступы тошноты. Чтобы согреться, мы решили вскарабкаться на верхушку расположенного поблизости холма.

Отсюда, с его вершины, перед нами открылись границы геологических эпох, уголки долин, куда проникали копья лучей раннего солнца, и дымившиеся туманом, похожие на медленно горящие костры отроги гор. Позади нас нескончаемо тянулись высокие россыпи потускневших обсидиановых[7] осколков. Зубчатая линия белых известковых вершин прочерчивала небо.

В этих местах проходила и граница, разделявшая людей. Там, откуда мы приехали, в пустынях, в дубовых и кедровых лесах, жили те, кто познал порядок с древнейших времен. Троглодиты, вырывшие пещеры в этих причудливых вершинах, жили так же, как и тысячелетия назад. Во всяком случае, так утверждал Бастьен, в глазах которого первобытное общество и язычество имели несомненные достоинства. Он отвергал современного человека и безоговорочно принимал «благородного дикаря».

— Все мы одинаковы, — сказал он, — и не приемлем ничего, что кажется нам иным, незнакомым. А здесь как раз другие люди. В этом и состоит их преступление. — Он передал мне бинокль. — Есть ли какие-нибудь признаки жизни?

— Никаких. Абсолютно никаких.

Бинокль приблизил ко мне небольшую группу хижин в ущелье. Над ними, в отвесных склонах белых скал, были высечены ряды пещер, добраться до которых можно было только с помощью лестниц и галерей, поддерживаемых лесами. Все плоские уголки земли близ деревни были тщательно возделаны и ярко зеленели. И ни одного человеческого существа.