Зовите меня Маугли

Брат Антон встречал нас у дверей, он был одет в строгий черный костюм с галстуком — видимо, одежда их конфессии. Он протянул руку, но я не пожал ее, а коротко поклонился в знак приветствия.

— Добро пожаловать.

Я посмотрел на часы.

— Время до ужина еще есть. Кстати, что у нас на ужин?

— О, с этим у нас всё просто. Жареная курица.

— Не могли бы вы пока познакомить нас со своей религией?

— О, охотно, — не удивился брат Антон, — хотя в этом смысле у нас всё просто, проще чем в любой другой религии. Мы не забываем, что Иисус — сын плотника, он никогда не учил своих учеников накапливать богатства или придумывать какие-то сложные ритуалы. Что у него было? Кроме слова и любви? Прошу сюда.

Мы прошли за братом Антоном, он открыл дверь чего-то, напоминающего спортивный зал и приглашающе показал рукой.

— Прошу

Складные стулья вместо тяжелых деревянных скамей, как в миссиях, стены завешены черной тканью, кафедра на возвышении впереди, большой крест, стоящий на полу — и рядом флаг Соединенных штатов. Это была самая спартанская миссия, какую я когда-либо видел, даже бродячие проповедники, проповедующие в шатрах, — возят с собой больше реквизита.

— Довольно спартанские условия, отец.

— Зовите меня «брат», у нас так обращаются к миссионерам. Мы братья во Христе, и тот, кто ведет проповедь — не ближе к Христу, чем другие. Святой отец только один.

— Брат. Похоже на спортивный зал.

— Это и есть спортивный зал, мы арендуем его для богослужений. Но если нам перестанут сдавать его, мы просто переедем в другое место. Мы можем молиться даже под открытым небом, если не найдем помещения. В Библии ничего не написано относительно того где нужно славить Господа. Написано — «где помнят Меня — там и Я между вами».

— А это что?

— Это наша кафедра.

— Хм… можно?

Брат Антон пожал плечами.

— Службы сейчас нет, так что — пожалуйста.

Я обошел кафедру со всех сторон, спустился обратно

— А кто у вас ведет проповедь? Профессиональный священник или один из членов общины?

— Проповедь может читать любой, у нас нет постоянного проповедника, братья на кафедре меняются, — ответил брат Антон.

— Чем вы отличаетесь от других церквей? — простодушно спросил я. — Хотя одну вещь я все-таки знаю.

— Интересно…

— Святой отец — это как у католиков, да? А вы больше похожи на протестантов.

Брат Антон покачал головой.

— Католики или протестанты — дело не в этом.

— А в чем же?

— В грехе. И те и другие — борются с грехами, но смирились с греховностью, понимаете?

Я покачал головой.

— Греховность — это жизнь, в которой совершать грехи оправдано или выгодно. Мы пытаемся спасти отдельных грешников, но если греховно всё общество — то, что даст спасение единиц? И какими глазами будет смотреть на нас Господь?

— «Мы знаем, что мы от Бога и что весь мир лежит во зле»[44], — процитировал я.

— Вот! — поднял палец брат Антон. — Именно. Грех можно рассматривать только в совокупности с тем, в каком обществе он был совершен. Если грешник рос в безбожном обществе, где грех — это норма, можем ли мы обвинять его в грехе?

— Вы отрицаете человеческую волю?

— Нет, как раз-таки не отрицаем. Мы признаем грех как таковой, мы признаем то, что существуют грешники — но мы считаем, что надо бороться не с отдельными грехами, а с греховностью в обществе. Только когда люди вернутся к Христу, только когда в школах будут учить богобоязненности, а не разврату, только когда политики перестанут бравировать своим безбожием и греховностью — только тогда будет иметь смысл наказание отдельных грешников, как повернувшихся против общины.

— Похоже на ислам, — сказал я. — Мухаммед был и религиозным, и политическим, и военным лидером своей общины, в исламе нет разделения между светским и религиозным, Коран — это не только богослужебная книга, но и источник мирских законов.

— И они побеждают! — горячо подхватил брат Антон. — В том то и дело, что они побеждают. Как можно объяснить наши поражения в Ираке и Афганистане? Только тем, что мы были нетверды и в вере, и в бою. Бог не дал нам победы, хотя мы были многократно сильнее…

…

Дальше мы продолжать не стали, время истекло. Пошли на ужин.

На ужине были настолько простые блюда — жареная картошка с курицей — что я заподозрил, что их заказали в ближайшем общепите. На ужине было человек двадцать, разумеется, сразу встал вопрос, кто мы и что мы тут делаем. Дайна сказала, что она журналист и противник смертной казни, и что она делает большой репортаж об округе, который на протяжении трех лет занимал первое место в США по числу смертных приговоров. История эта была встречена так холодно и враждебно, как только это могло быть встречено на церковном ужине.

В конце концов, додумались апеллировать и ко мне.

— А вы? — обратился ко мне один из церковных иерархов. — Вы тоже считаете, что мы не вправе наказывать смертью тех, кто совершает ужасные преступления?

Я отложил в сторону вилку.

— Я с большим сомнением отношусь к смертной казни, — сказал я.

— Но вы же сотрудник управления шерифа?!