Зовите меня Апостол

Как бы она к этому отнеслась — не знаю. Конечно, ее возмутила бы моя низость: как я такое мог подумать?! В отличие от мужчин, женщин всегда удивляет многообразная подлость жизни. Сколько бы раз какой-нибудь конторский негодник ни портил им настроение, они всегда обижаются и удивляются.

Я постучал. Дверь легко раскрылась — будто Молли ждала и оставила ее полуприкрытой.

Но ждала меня в комнате лишь лужица крови.

Я уж и забыл, что такое настоящий страх. И не само чувство, а скорее то, как оно обваливается, мгновенно заполняя каждую клетку тела. Вот же дерьмо!

На столе — включенный ноутбук. У кровати тускло светит лампа. На подушке — сложенный лист бумаги, на нем накорябано: «АПОСТОЛУ». Сел на кровать: матрас такой же жесткий, как и у меня. Дрожащими пальцами ухватил листок, развернул.

Сборочный цех завода «Гидродайн»

НИКАКИХ КОПОВ!

Я уронил листок на пол, взглянул на ладони, на пальцы. Руки — чудесные устройства. Приставь один большой палец к другому — вот тебе отличный хват, чтобы сворачивать шеи.

Осмотрелся, запоминая, запечатлевая: пусть все нужное будет со мной, в голове.

В комнате пахло нацистской сволочью.

Я поехал через центр города, мимо темных офисов, пустых тротуаров, заплеванных разноцветными комочками жвачки. Свет фонарей плескал в лобовое стекло. Тени водянисто колыхались за окнами. Мертвенно, чуждо блестели панели и циферблаты, и мой старый «фольксваген» казался чужеродным — будто я залез в мягкое чрево огромного жука.

Раддик. Столица ржавчины. Да, бля. Был бы город нормальным, наверное, все нынешнее дерьмо подернулось бы романтическим флером. Зловещие заброшенные переулки. Таинственный убийца. Бродяги загадочные. Я бы, наверное, смотрел снисходительнее на грязь и нищету. Эдак философски. В большом городе многие заслуживают пули в череп. Толпы людей щедро выплескивают наружу свою гнусь.

Но Раддик — город маленький. Никакой анонимности, никаких дистанций и флера, чтобы сгладить острые углы, заглушить крики музыкой. Всё отдельно, у всего свое имя.

Тут воробей не пролетит незамеченным. И мертвые кричат громче живых.

За небольшой асфальтированной стоянкой сиял неоном «Квик-Пик». Припарковался рядом с машиной, подмеченной, еще когда мы с Молли ходили по окрестным домам. Подождал, пока уберутся восвояси посетители. А затем с треском захлопнул дверцу «фольксвагена», вдохнул глубоко маслянистый летний запах прогретых солнцем кирпичных стен. На мгновение Раддик показался мегаполисом.

Мои ботинки беззвучно ступали по упругому асфальту. Подошел к стеклянной двери, толкнул, ступил в глянцевую белизну нутра, миновал пластиковое разноцветье. Сунул руку за спину, вынул кольт, поднял.

Тим глядел круглыми от ужаса глазами.

— Это называется пистолет, — сообщил я ему.

Дорожка двенадцатая В ЦЕХАХ

Иногда я вижу себя через прицел снайперской винтовки. Риски прицела делят меня на четверти, ведут. Щелк — поймали посреди стоянки, в зале бакалейной лавки, в фойе мотеля. А я и не подозреваю. Смотрю куда угодно, но не в сторону поймавших меня линз.

Иду — беззвучный, неслышный.

Тим из кожи вон лезет, чтобы мне помочь. Приятелей сдает бегом и вприпрыжку.

Я не ошибся насчет Нилла: он в самом деле потихоньку затягивает паству в круговую поруку, лелеет чувство безнаказанности, принадлежности к группе — фальшивое ощущение бандитского братства. Тиму приказали встретиться с прочей шоблой у сборочного цеха завода «Гидродайн» после закрытия «Квик-Пика». Сменить часового, если я не явлюсь вовремя. Богоугодные дела круглые сутки.

Я сказал: именно этого от него и ожидаю.

До закрытия оставалось сорок минут. По воскресеньям «Квик-Пик» заканчивал рано.

На парковку заехала машина, и я, забрав Тимов мобильник, зашел в торговый зал. Провел время, листая мужские журналы — «Максим» с «FHM», затем взялся и за нормальную порнуху.

Когда Тим закрыл кассу, я еще разглядывал женские промежности.

Тимова «хонда-цивик» оказалась тремя годами старше моего «фолька». Но я все равно слегка устыдился: надо же, езжу на колымаге из той же категории, что и едва окончивший среднюю школу прыщавый расист. И снова подумалось с сожалением про беднягу Радулова.

Неловкость я преодолел, красочно и подробно расписав Тиму, что случалось с некстати вставшими на моем пути. Поведал о паре баасистов,[49] захотевших среди пустыни моей шкуры и лишившихся своих. Про не слишком чистоплотного торговца кокой, найденного повешенным в своей квартире. Про наемного убийцу-мафиози, тело которого собирали по частям в трех разных округах.

— Ты им помашешь приветливо, поздороваешься, хоть бы ты в штаны при этом гадил со страха, понял? — увещал я Тима. — Улыбаться будешь мило. И сделаешь все, что я скажу.

Протянул руку, ущипнул сопляка за глотку.

— Датчи, мальчик мой, если не сделаешь все как надо, если рыпнешься — подохнешь в корчах, в грязи и соплях. Уяснил, Датчи?

Он закивал, пробормотал что-то сквозь всхлипы.

Кажется, понял.