Зов ночной птицы

Стиснув зубы, Мэтью рванулся влево — на слепую сторону медведя — и заорал во всю мочь, надеясь этим ошеломить зверя и выиграть хоть немного времени. Одноглаз по инерции пронесся мимо, его задние лапы вспороли когтями землю, а передняя левая взвихрила воздух, немного не дотянувшись до Мэтью, который снова устремился к озеру, резко виляя из стороны в сторону. И вновь позади задрожала земля от топота. Этот медведь был крупнее самого большого коня, и он мог бы переломать все кости человека, просто на него наступив.

Мэтью прыгнул влево, при этом извернувшись так, что чуть не подломились колени. Но он все же устоял на ногах, а медведь промахнулся, запоздало дернув массивной, с проплешинами, башкой. Его челюсти сомкнулись со звуком, подобным мушкетному выстрелу. Мэтью учуял мерзкую звериную вонь и успел разглядеть сломанные древки четырех стрел, засевших в боку медведя. Мэтью помчался дальше, моля Господа наделить его скоростью летящей вороны.

Почувствовав, что Одноглаз вновь наседает на пятки, Мэтью повторил бросок влево, однако на сей раз ошибся с геометрией и переоценил гибкость собственных коленей. Угол прыжка оказался слишком острым, ноги скользнули по траве, и он упал на правый бок. Сквозь гул в голове до него смутно донеслись крики Рейчел. А перед ним серой стеной вздымался Одноглаз. Мэтью кое-как встал на ноги.

И тут его что-то ударило.

Ощущение было такое, будто весь мир перевернулся вверх тормашками. Жгучая боль охватила его левое плечо. Он чувствовал, что летит кувырком, и ничего не мог с этим поделать. Затем он плашмя приземлился на спину, и это сотрясение выбило весь воздух из его легких. Левая рука не работала. Он попытался отползти, но серая стена уже была тут как тут.

По ребрам слева ударило раскаленное пушечное ядро, отшвырнув Мэтью в сторону, как мешок с зерном. Что-то рассекло кожу на лбу (наверно, мушкетная пуля, подумал он, здесь ведь идет сражение), и красная пелена застила взор. Кровь, подумал он. Кровь. Он упал на землю, но был тут же подхвачен и брошен снова.

Я умру, подумал он. На этом самом месте. В этот ясный солнечный день. Я умру.

Его левая рука уже умерла. Легкие содрогались и булькали. Серая, с проплешинами, стена надвигалась вновь; из нее торчал обломок стрелы.

И тут Мэтью — с каким-то даже спокойствием — решил, что пора бы и ему ударить в ответ.

— Эй! — крикнул он, сам удивляясь отчаянной силе собственного голоса. — Эй!

Он снизу вверх вонзил нож в серую стену, повернул и выдернул, затем снова вонзил, повернул, выдернул, и зверь захрипел… взревел… взревел… дыхание жарче адского огня… вонь разложившегося мяса и гнилых зубов… вонзил повернул выдернул… струя алой крови на сером… славное зрелище… сдохни тварюга… сдохни сдохни!

Одноглаз был громаден, но он не дожил бы до солидного возраста, будь он тупым. Уколы ножа возымели эффект, и медведь попятился от столь кусачей букашки.

Мэтью стоял на коленях. Лезвие ножа в его правой руке было красным. Он услышал стук падающих капель и опустил взгляд на траву, покрытую пятнами крови, которая стекала по судорожно дергающимся пальцам левой руки. Внутри все горело, но не эта жестокая боль в плече, ребрах и голове заставила его горько всхлипнуть. Увы, он обмочил бриджи, а запасных у него не было.

Одноглаз огибал его с левой стороны. Мэтью поворачивался на месте, оставаясь лицом к противнику, хотя сознание уже начали захлестывать черные волны. Словно из другого мира доносился голос женщины — ее звали Рейчел, вспомнил он, да, Рейчел, — с рыданиями выкрикивавшей его имя. Он видел пузырящуюся в ноздрях медведя кровь и алые пятна на слипшейся серой шерсти его шеи. Мэтью мог в любой момент потерять сознание, понимая, что, когда это случится, он умрет.

Внезапно медведь встал на задние лапы — росту в нем оказалось футов восемь, а то и больше — и разинул пасть, демонстрируя сточенные зубы. Затем из него вырвался хриплый, раскатистый, душераздирающий рев, исполненный муки и, быть может, осознания собственной смертности. Еще два обломка стрел обнаружились на гноящемся брюхе зверя подле рваной раны от когтей, видимо нанесенной одним из его сородичей. Еще Мэтью заметил, что на правом плече Одноглаза был вырван изрядный кусок плоти, и эта жуткая рана позеленела от заражения. И до Мэтью — сквозь боль в предчувствии расставания с этим миром — дошло, что Одноглаз тоже умирает.

Медведь подался назад и сел на корточки. Тогда Мэтью заставил себя встать, покачнулся, упал, поднялся снова и заорал: «Хааааааааааа!» — прямо в звериную морду.

После этого он упал снова, в лужу собственной крови. Одноглаз, с кровоточащими ноздрями и широко раскрытой пастью, вразвалочку двинулся на него. Но Мэтью еще не был готов к смерти. Проделать такой путь, чтобы умереть на лесной поляне под солнцем и голубым Божьим небом? Нет, не сейчас.