Зов ночной птицы

— Ага! — грянул глас, грозящий расколоть небеса. — Вот шествует грешник! Вот он! Узрите его все! Узрите его крадущимся аки тать в нощи, и это при ярком свете дня!

То, что Иерусалим назвал «крадущимся», Мэтью определил бы словами «ускорившим шаг». Разумнее было не задерживаться для ответа на выпад пастыря и тем самым не провоцировать бурный поток проклятий со стороны этого лжеправедного ублюдка. Посему он продолжил движение прежним курсом, хотя Иерусалим и разразился воплями, от которых у Мэтью кровь закипела в жилах.

— Узрите его и знайте, что пред вами новая утеха в постели ведьмы! Иль вам не ведома сия постыдная правда? Увы, она столь же явственна, как начертания Господни в душе праведника! Сей греховодник посмел поднять руку на меня — ударить меня, истину говорю вам! — защищая блудодейную колдунью, кою он так пылко возжелал спасти! И не только спасти! Ежели бы добродетельной пастве были ведомы все его нечестивые помыслы о той темной блуднице, вы бы пали ниц и начали биться оземь, как в безумном исступлении! Он жаждет сжимать ее плоть своими руками, жаждет ее разверстых уст для своих мерзостных услад, жаждет всех отверстий ее тела для утоления своей козлиной похоти! И вот идет он, сей зверь, ослепленный пороком, спешит избегнуть слова Господня, ибо сияние правды жжет грешные очи и открывает взору путь к вечной погибели, им избранный!

В ту минуту Мэтью готов был избрать любой путь, лишь бы он уводил подальше от Исхода Иерусалима. А когда истошные вопли пастыря наконец-то стихли у него за спиной, Мэтью пришло в голову, что добродетельная паства, пожалуй, раскошелилась бы еще на несколько монет, чтобы узнать побольше о срамных отверстиях, сосудах греха и козлиной похоти, каковая тема, скорее всего, и завлекла слушателей на сегодняшнюю проповедь. Спору нет, Иерусалим отлично умел распалять их воображение. Но пока не настало время — к его вящему ужасу — возвращаться той же дорогой, надо было сосредоточиться на поиске жилища крысолова.

Он проследовал мимо дома Гамильтонов и дома Вайолет, а потом вдоль большого, заросшего сорняками поля в окружении полусгнившей изгороди. Далее был участок, владелец которого в свое время попытался вырастить яблоневый сад, а ныне жалкие кривые деревца, казалось, взывали к милосердию топора. По другую сторону улицы Усердия, на такой же захиревшей плантации, смертельно больные деревья роняли последние листья, испещренные коричневыми и охряными разводами. В этой части Фаунт-Ройала так же ярко сияло солнце, но счастливого пробуждения природы не наблюдалось.

Теперь Мэтью увидел, как сильно пострадали сады Бидвелла за долгий период грозовых бурь. Скудная песчаная почва была смыта ливнями до такой степени, что у многих деревьев оголенные корни теперь были длиннее уцелевших ветвей, которые корчились и покрывались уродливыми наростами в тщетной попытке дотянуться до солнечного света. Тут и там на них виднелись какие-то бугорчатые образования, но они больше напоминали сгустки зеленой плесени, чем съедобные плоды. Этот пейзаж с погибающими угодьями простирался вдаль как иллюстрация грядущей адской жатвы, и Мэтью было нетрудно понять, почему Бидвелл и прочие горожане объясняли эту катастрофу не естественными причинами, а неким демоническим вмешательством.

Продолжая свой путь вдоль обреченных плантаций, он задумался о том, что, помимо разрушительного потопа, свою роль здесь могли сыграть климат и почва, не подходящие для культур, которые пытался выращивать Бидвелл. Конечно, Бидвелл хотел производить то, что приносило бы ему доход и вызвало бы интерес в метрополии, однако те же яблони, к примеру, могли просто не прижиться в этой болотной сырости. То же касалось и прочих деревьев, заплесневелые плоды которых он так и не распознал. Не исключено, что в Фаунт-Ройале смогут давать хороший урожай какие-то другие культуры, если Бидвелл проконсультируется по этому поводу с профессиональным ботаником. Однако такой специалист затребовал бы немалую сумму за консультацию, тогда как Бидвелл, если верить Уинстону (а Мэтью не видел причин сомневаться в его словах), был скупердяем во всем, кроме расходов на самого себя. Посему хозяину Фаунт-Ройала было удобнее считать себя великим знатоком агрономии точно так же, как он считал себя великим корабелом.

Наконец Мэтью добрался до последнего строения на улице Усердия, за которым уже маячил крепостной частокол.

Если крысолов поставил себе целью отвадить любых гостей, то еще более пригодным для этого жилищем могла бы стать только землянка с перекрытием из жердей и глины. По сравнению с его домом — если он вообще заслуживал называться таковым — хижина Уинстона казалась чем-то вроде особняка Бидвелла. Вольготно разросшийся кустарник почти скрывал это строение от посторонних глаз. Серые дощатые стены были увиты плющом, который вдобавок заполонил и крышу, а некрашеные ставни на четырех окошках прогнили и растрескались. Мэтью невольно подивился тому, что дождь и ветер до сих пор не стерли сию жалкую обитель с лица земли.