Зов ночной птицы

— Ты еще кому-нибудь об этом говорила? Маме или папе?

— Нет, сэр. Они злятся, когда я говорю о таких вещах.

— Тогда не рассказывай им и о том, что приходила ко мне, хорошо?

— Да я бы и так не стала. Меня за это выпорют.

— А сейчас набери воды и возвращайся домой, — сказал Мэтью. — Но сначала ответь еще на один вопрос: входя в дом Гамильтонов, ты не почувствовала никакого запаха? Там ничем не воняло? — В этот момент он думал о разложившемся собачьем трупе. — А может, ты там видела или слышала собаку?

Вайолет покачала головой:

— Нет, сэр, ничего такого не было. А что?

— Видишь ли… — Мэтью склонился над шахматной доской и поменял местами королевских коня и слона. — Если бы тебе потребовалось описать эту доску и фигуры человеку, никогда их не видевшему, как бы ты это сделала?

Она пожала плечами:

— Ну… деревянная доска с темными и светлыми квадратиками, а на ней расставлены фигурки.

— А ты могла бы сказать, что все готово к началу игры?

— Даже не знаю, сэр. С виду оно вроде бы так… но вот если бы я толком знала правила…

— Да, — сказал он с легкой улыбкой. — Суть именно в правилах, по которым ведется игра. Спасибо за то, что пришла и рассказала мне о своих воспоминаниях. Я знаю, тебе это далось очень нелегко.

— Да, сэр. Но мама говорит, что после того, как ведьму сожгут, моя голова перестанет болеть. — Она взяла свои ведра. — Могу я теперь задать вопрос вам, сэр?

— Спрашивай.

— Как считаете, почему мистер Линч оказался там в темноте и пел эту песенку?

— Понятия не имею, — ответил он.

— Я думала об этом все утро. — Она повернулась к окну, и золотистый солнечный свет окрасил ее лицо. — Голова разболелась так, что хоть плачь, но мне казалось, что все равно это стоит обдумать.

Вайолет помолчала, крепко стиснув зубы, и Мэтью понял, что она пришла к какому-то важному заключению.

— Я думаю… мистер Линч якшается с Сатаной. Вот что я думаю.

— Возможно, ты права. Кстати, ты не знаешь, где я могу найти мистера Линча?

Ее лицо тревожно напряглось.

— Вы ведь не расскажете ему обо мне?

— Ни в коем случае. Обещаю. Я только хочу знать, где он живет.

Она еще несколько секунд колебалась, однако сообразила, что он все равно это узнает от кого-нибудь другого.

— В конце улицы Усердия. В самом последнем доме.

— Спасибо.

— Может, мне не стоило сюда приходить, — сказала она, нахмурившись. — Но ведь… если мистер Линч якшается с Сатаной, он должен за это ответить, да?

— И он ответит за это, — сказал Мэтью. — Можешь не сомневаться.

Он дотронулся до плеча Вайолет.

— Ты поступила правильно, придя сюда. А теперь ступай за водой, как собиралась.

— Да, сэр.

Вайолет с ведрами в руках покинула библиотеку, и минуту спустя Мэтью из окна увидел ее идущей к источнику. Затем, серьезно озадаченный новой информацией, он поспешил наверх к судье.

Вудворда он застал спящим, что было, пожалуй, к лучшему. Лицо его покрывали блестящие бусинки пота, и Мэтью ощутил сильный жар еще до того, как прикоснулся к его лбу.

Судья пошевелился и открыл рот, хотя его веки оставались опущенными.

— Больно… — произнес он страдальческим шепотом. — Анна… ему больно…

Мэтью отнял руку от его лба. Кончики пальцев жгло так, будто он подносил их к раскаленному горну. Положив документ на комод, Мэтью забрал коробку с протоколами, чтобы вечером продолжить их изучение. А до вечера у него еще были другие дела. Он зашел в свою комнату, положил коробку на прикроватный столик, сполоснул лицо над тазиком для бритья и, освежившись таким образом, снова покинул здание.

К этому времени уже вовсю распогодилось. Безоблачное небо было ярко-голубым, солнце пригревало все сильнее. С запада дул легкий бриз, принося ароматы жимолости, сосновой смолы и влажного перегноя. Сейчас было бы славно разлечься на травке у источника и наслаждаться теплом, чему и предавались некоторые горожане, однако его ждало дело, не оставлявшее времени для простых радостей и удовольствий.

Продвигаясь по улице Усердия, — которую он успел неплохо изучить, — Мэтью не мог обойти стороной лагерь Исхода Иерусалима. Еще на дальних подступах к лагерю до него донеслись громовые раскаты очередной проповеди. Оставалось лишь удивляться тому, что над этим кварталом Фаунт-Ройала благоуханный бриз еще не превратился в зловонный смерч. Сестра проповедника (Мэтью не знал, что подразумевалось под этим термином: кровное родство или непристойное «покровительство») стирала одежду в лохани рядом с фургоном, а молодой племянник (тут Мэтью предпочел воздержаться даже от мысленных комментариев) растянулся на лоскутном одеяле в тени неподалеку, лениво обрывая лепестки с желтого цветка и отбрасывая их в сторону. Зато пастырь в своем черном облачении трудился, не жалея сил. Взобравшись на перевернутый ящик в качестве трибуны, он ораторствовал и жестикулировал перед угрюмой паствой, состоявшей из двух мужчин и одной женщины.

Мэтью шел вперед и смотрел себе под ноги в надежде проскользнуть мимо, не попадая в поле зрения Иерусалима, хотя и понимал, что это невозможно.