Зов ночной птицы

Солнце грело ему лицо, а спину ласкал ветерок, однако Мэтью чувствовал себя так, словно брел сквозь тьму и холод. Тот сапфир стоил целого состояния, но тогда почему Линч перебивался жалкими грошами, истребляя крыс? И почему он так ухищрялся, скрывая свою истинную сущность завзятого аккуратиста под личиной грязнули и неряхи? Да и своему дому, похоже, он умышленно придал столь неказистый внешний вид, не пожалев для этого сил и времени.

Здешний омут обмана оказался более глубоким, чем он мог предположить. Но какое отношение эти вещи имели к Рейчел? Линч явно был культурным и образованным человеком, который писал пером и читал книги, требующие определенной теоретической подготовки. К тому же он был вполне обеспечен финансово, судя по той же сапфировой броши. Тогда с какой целью он прикидывался ничтожным оборванцем?

И еще это пение в доме Гамильтонов. Заходила туда Вайолет на самом деле или нет? Если заходила, то почему не почувствовала вони от дохлятины? А если ее там не было, то какая таинственная сила внушила ей, будто все происходит наяву? Такие повороты ставили в тупик даже его дисциплинированный ум. Самым тревожащим моментом в истории Вайолет было упоминание о беловолосом чертике и шести золотых пуговицах на плаще Сатаны. Совпадение этих деталей с рассказами Бакнера и Гаррика, увы, существенно подкрепляло свидетельства против Рейчел. А как быть с крысоловом, якобы напевавшим в той самой комнате, где Мэтью позднее застал суку со щенятами? Допустим, пение просто почудилось девочке, из чего логически вытекает, что вся эта история была лишь игрой ее воображения. Но тогда как ей могли почудиться детали, в точности совпадающие с показаниями Бакнера и Гаррика!

Итак: если Вайолет действительно посетила дом Гамильтонов, почему там в темноте оказался поющий крысолов? А если она не была в том доме, то почему — и каким образом — она твердо уверовала в реальность этого визита? И откуда взялись подробности вроде беловолосого чертика и золотых пуговиц?

Он так усиленно раздумывал над этими вопросами, что совсем забыл подготовиться к новой стычке с Исходом Иерусалимом на обратном пути, но оказалось, что к этому времени язык пастыря уже перестал слюнявить тему срамных отверстий. Да и сам пастырь куда-то запропастился вместе со своей паствой из трех человек, а также сестрой и племянником. В то же время до Мэтью донесся многоголосый шум: что-то происходило на улице Гармонии. Еще чуть погодя он увидел четыре крытых фургона и перед ними полтора-два десятка горожан. На козлах первого фургона сидел худой седобородый мужчина, занятый беседой с Бидвеллом. Здесь же был и Уинстон, стоявший чуть позади хозяина. Этот прохиндей сподобился-таки побриться и облачиться в чистую одежду, вновь обретя пристойный вид. Уинстон разговаривал с молодым блондином — видимо, спутником пожилого возницы.

Мэтью обратился к стоявшему поблизости фермеру:

— Позвольте узнать, что тут происходит?

— Кривляки прикатили, — произнес мужчина, во рту которого осталось только три зуба.

— Кривляки? В смысле — актеры?

— Ага. Что ни год, прикатывают сюда рожи корчить. Токмо мы ждали их не раньше середины лета.

Мэтью подивился самоотверженному упорству бродячей труппы, по разбитой лесной дороге добравшейся сюда из Чарльз-Тауна. Затем он вспомнил про томик английских пьес на библиотечной полке и сообразил, что гастролеры прибыли по давней договоренности с Бидвеллом на своего рода летний праздник, ежегодно устраиваемый для местных жителей.

— Ну, теперь вовсю пойдет потеха! — сказал фермер, растягивая в ухмылке темную дыру рта. — С утречка ведьма на костре, а вечерком шуты на сцене!

Мэтью не счет нужным ему отвечать. Он заметил, что седобородый — видимо, глава труппы — получает какие-то советы или инструкции от Бидвелла. Затем хозяин Фаунт-Ройала коротко перемолвился с Уинстоном, который, судя по его позе и манерам, по-прежнему разыгрывал роль преданного слуги. После этого обсуждения Бидвелл повернулся к седобородому и взмахом руки указал в сторону улицы Усердия. Похоже, именно там он предложил труппе стать лагерем. По такому случаю Мэтью щедро заплатил бы за возможность подслушать мысли проповедника, когда тот обнаружит по соседству балаганный табор. С другой стороны, Иерусалим смог бы недурно подзаработать, давая этим актеришкам уроки настоящего лицедейства.

Мэтью проследовал мимо, не вступая в разговор ни с Бидвеллом, ни с его двуличной «тенью». Он ненадолго задержался у озерца, наблюдая за игрой солнечных бликов на водной поверхности. Возникла мысль: а не проведать ли в тюрьме Рейчел? На самом деле он чувствовал острую необходимость с ней повидаться, но усилием воли подавил это стремление. Она ведь ясно дала понять, что его посещения нежелательны, и Мэтью приходилось с этим мириться, как бы ни было ему обидно.