Зов ночной птицы

— Я не сдамся, — повторил он. — Вы меня слышите?

Она накинула на голову капюшон, спрятав под ним лицо, и снова замкнулась в себе. Мэтью понял, что стоять здесь дальше не имело смысла, ибо Рейчел скрылась в убежище, доступном лишь ей одной. Вероятно, это было место для размышлений — либо воспоминаний о более счастливых временах, — которые помогали ей сохранять рассудок в долгие часы заточения. Он также с горечью осознал, что его общество сейчас лишь тяготит Рейчел. Ей не хотелось отвлекаться от внутреннего диалога со Смертью.

Да, пора было уходить. Однако он мешкал, глядя на застывшую в прежней позе узницу. Мэтью надеялся услышать в свой адрес еще хоть несколько слов, но она молчала. Простояв так с минуту, он направился к двери. Рейчел не шевельнулась и не издала ни звука. Он открыл было рот с намерением снова заговорить, но не нашел подходящих слов. Единственным подходящим казалось слово «прощайте», но произнести его не повернулся язык. И он просто вышел на улицу, под это немилосердное солнце.

Почти сразу же он уловил запах обугленной древесины, а еще чуть погодя остановился перед грудой почерневших останков, по которым вряд ли можно было определить, что здесь когда-то находилась именно школа. Все четыре стены сгорели, крыша провалилась внутрь. Интересно, осталась ли где-то на пепелище проволочная ручка от того самого ведра?

Мэтью чуть было не рассказал Рейчел о своих открытиях прошлой ночи, но решил не делать этого по той же причине, по какой скрыл информацию от Бидвелла: до поры до времени лучше было держать этот секрет при себе. Сначала нужно было выяснить, зачем Уинстон тайком получал «адский огонь» из Чарльз-Тауна и с его помощью уничтожал мечту Бидвелла. Кроме того, он рассчитывал получить от Уинстона дополнительные сведения — конечно, если он захочет их предоставить, — о самозваном землемере, посещавшем Фаунт-Ройал. Таким образом, его задача на это утро была ясна: найти Эдварда Уинстона.

У первого же встречного — фермера с корзиной лущеной кукурузы и дымящейся трубкой в зубах — он справился о жилище Уинстона и узнал, что таковое находится на улице Гармонии, по соседству с кладбищем. Туда он и направился, ускорив шаг.

Дом стоял на расстоянии броска камня от первого ряда надгробий. Мэтью отметил закрытые ставни, что намекало на вероятное отсутствие хозяина. Здание никак нельзя было назвать просторным: комнаты две-три, не больше. Когда-то дом был побелен известью, но с тех пор побелка местами сошла, придав стенам неопрятную пятнистость. В отличие от особняка Бидвелла и некоторых добротно построенных фермерских домов, жилище Уинстона производило впечатление времянки, под стать лачугам невольничьего квартала. Пройдя по дорожке из утрамбованного песка и дробленых ракушек, Мэтью громко постучал в дверь.

Ждать пришлось недолго.

— Кто там? — прозвучал изнутри сердитый и не очень внятный голос Уинстона.

— Это Мэтью Корбетт. Можно с вами поговорить?

— На какую тему? — На сей раз он явно сделал над собой усилие, чтобы говорить более членораздельно. — О ведьме?

— Нет, сэр. О землемере, который приезжал в Фаунт-Ройал четыре года назад.

Из-за двери не донеслось ни звука.

— Я хотел узнать, что вы о нем помните.

— Я… не припоминаю такого человека. А теперь, извините… мне нужно заняться бухгалтерией.

Мэтью усомнился в том, что у него сейчас были иные занятия, кроме пьянства и планирования новых поджогов.

— У меня также есть информация касательно Рейчел Ховарт. Не хотите взглянуть на приговор, вынесенный судьей? Я только что зачитал его осужденной.

В тот же миг лязгнул отпираемый засов. Дверь приоткрылась на несколько дюймов, так что полоска солнечного света проникла внутрь и легла на осунувшееся, небритое лицо Уинстона.

— Приговор? — спросил он, щурясь от яркого света. — Он у вас с собой?

— Да. — Мэтью показал документ. — Могу я войти?

Уинстон медлил, но Мэтью понимал, что ставки в этой игре уже сделаны. Дверь отворилась достаточно широко, чтобы пропустить его внутрь, и тотчас захлопнулась у него за спиной.

В небольшой передней комнате на плетеном столике горели две свечи. Рядом со свечами и непосредственно перед скамейкой, с которой только что поднялся Уинстон, расположились квадратная бутыль синего стекла и кружка. Вплоть до этой минуты Мэтью считал Уинстона — судя по неизменно опрятному виду и вежливым манерам — воплощением строгой деловитости и тут вдруг узрел нечто прямо противоположное.