Зов ночной птицы

— Как и в любом человеке, рожденном под солнцем, — рассудил Гуд. — Ума не приложу, зачем кому-то понадобилось ходить в ту болотную пустошь, да еще среди ночи. Там же ничего нет вообще.

— Выходит, все же есть что-то для него ценное. И это «невесть что» можно переносить в ведре.

Мэтью оглянулся на сторожевую вышку. Дозорный все так же держал ноги на перекладине и, казалось, дремал даже в этот час дня. Если кто-то захочет незаметно пройти там ночью, это будет несложно, особенно с погашенным фонарем. Но довольно об этом, сейчас ему нужнее всего сытный завтрак и горячая ванна, чтобы смыть тюремную грязь.

— Еще раз спасибо за бальзам, — сказал он Гуду.

— Да, сэр, был рад услужить. Удачи вам.

— И тебе тоже.

Мэтью развернулся и пошел по улице Мира, оставляя позади невольничий квартал. Теперь у него было больше пищи для размышлений, но еще меньше времени для того, чтобы разложить все по полочкам. Было такое чувство, что некто — возможно, действуя не в одиночку, — сплел хитроумную паутину из кровавых преступлений и лжи в этом страждущем, погрязшем в предрассудках городке, приложив невероятные усилия к тому, чтобы изобразить Рейчел Ховарт приспешницей Сатаны. Но с какой целью? Зачем кому-то тратить столько сил, фабрикуя против нее обвинение в ведьмовстве? Мэтью не видел в этом никакого смысла.

Однако смысл — неясно какой и для кого — во всем этом несомненно был.

И теперь ему предстояло в полной мере задействовать разум и интуицию, чтобы докопаться до сути происходящего, потому что если этого не сделать — и как можно скорее, — ему останется лишь попрощаться с Рейчел на горящем костре.

Так кто же этот человек с незажженным фонарем и ведром, по ночам уходящий вглубь заболоченной пустоши? Почему испанская золотая монета очутилась в желудке черепахи? И вдобавок еще вопрос Гуда: «Как оно вышло, что здешний Сатана не говорит по-немецки или по-голландски, да и нам, черным, не показывается вовсе?»

Новые загадки внутри большой тайны, подумал Мэтью. Чтобы распутать этот клубок, нужен заступник намного более сильный, чем он, — но никого другого у Рейчел нет. А если не он, то кто же еще? Здесь ответ как раз очевиден: никто.

Глава двадцать первая

Теплая ванна, приготовленная для него в каморке рядом с кухней, была скорее прохладной, а в процессе бритья он порезал подбородок, но после всех процедур, облачаясь в чистую одежду, Мэтью ощутил себя посвежевшим и бодрым. Он позавтракал яичницей с колбасой и солониной, выпил две чашки чая, сдобрив его хорошим глотком рома, и решил проведать Вудворда, благо утро было уже в самом разгаре. На его стук никто не откликнулся, однако дверь была не заперта. Заглянув в комнату, Мэтью увидел спящего судью с коробкой документов под боком. Очевидно, он приступил к чтению протоколов — несколько листов лежали россыпью под его правой рукой, — но общая слабость взяла свое. Мэтью тихо подошел к кровати и вгляделся в изжелта-бледное лицо больного.

Рот судьи был приоткрыт. Хворь не отпускала его и во сне, судя по хриплому, с присвистом, дыханию. Внимание Мэтью привлекли коричневые пятна на наволочке рядом с его левым ухом. В комнате стоял густой тлетворный запах — засохшей крови, гноя и… смерти?

Эта мысль ужаснула Мэтью. О таком грех было подумать даже мельком, а тем паче углубляться в подобные размышления. Он перевел взгляд на истертые половицы, слушая, как судья борется за каждый глоток воздуха.

В сиротском приюте Мэтью видел, как некоторые мальчики болели и угасали схожим образом. Он подозревал, что заболевание Вудворда было спровоцировано холодным дождем, насквозь промочившим их во время ночного побега из трактира Шоукомба. Вспомнив об этом, он мысленно вновь пожелал подлому душегубу вечных мук в самом жарком адском пламени. Теперь он с возрастающей тревогой осознал, что состояние судьи впредь будет только ухудшаться, если его в ближайшее время не перевезти в Чарльз-Таун. Он полагал — или, скорее, предполагал, — что Шилдс знает свое дело, однако же, по собственному признанию доктора, Фаунт-Ройал постепенно превращался в придаток местного кладбища. Кроме того, Мэтью часто вспоминалась одна фраза судьи касательно доктора Шилдса: «Что побудило его отказаться от, вероятно, обширной и благополучной практики в городе ради мучений и тягот фронтира?»

И в самом деле, что?

Вудворд издал нечто среднее между стоном и шепотом.

— Анна… — пробормотал он.

Мэтью вгляделся в его лицо, черты которого при свете единственной лампы казались хрупкими, как тонкостенный костяной фарфор.

— Анна… — повторил Вудворд. Его голова с силой вдавилась в подушку. — Оххх! — Это был возглас, исполненный тоски и страдания. — Больно… ему больно, Анна… так больно…

Его голос умолк, тело вновь расслабилось, и он погрузился в более спокойный и милосердный сон. Мэтью осторожно обогнул кровать, сложил рассыпанные бумаги в аккуратную стопку и пристроил ее рядом с правой рукой Вудворда.

— Что-нибудь нужно, сэр? — донесся голос от порога комнаты, где стояла миссис Неттлз. Она говорила полушепотом, дабы не потревожить спящего.

Мэтью помотал головой.