Зов ястреба

Большинство, правда, не удерживались и время от времени ускользали в город, чтобы быстро, воровато озираясь, съесть что-нибудь повкуснее – и вернуться назад.

После тренировок занимались задачами и черчением, вести которые приходил очень старый учитель с трясущейся головой на тонкой шее. С началом урока он, впрочем, преображался – и злобный взгляд выбрасывал в сторону ошибавшихся быстро и резко, как лассо.

Потом были уроки по анатомии людей и анатомии снитиров, составам вещей, природе явлений и вычислениям формул, фармакологии, первой помощи, механике, химии… На некоторые ходили только те, кто имел шанс стать в будущем кропарём – другие были общими для всех рекрутов.

Практик усвоения Унельм боялся больше всего – но всё оказалось не так уж и страшно, во всяком случае, поначалу.

Под наблюдением кропарей они принимали эликсиры и частицы препаратов. За их показателями следили – измеряли пульс и температуру, меряли давление. Если что-то шло не так – кропари сразу начинали суетиться вокруг с уколами и припарками, и вся эта суета успокаивала.

Многие переносили практики не очень хорошо – кого-то шумно тошнило по вечерам – стены в Коробке были тонкие, всё слышно – кого-то трясло, как от озноба, кто-то валялся вечерами в горячке. Но в целом всё это не слишком отличалось от простуды или отравления – и хотя в том, чтобы простужаться или отравляться почти каждую неделю, приятного, конечно, мало, к этому можно было привыкнуть.

К тому же госпожа Сэл всегда подчёркивала, что со временем неприятные эффекты уменьшатся. Вещества вводились понемногу, постепенно, чтобы приучить организмы рекрутов к их присутствию.

– Тяжело, да, зато потом будет легко, – говорила она, прохаживаясь между рядами зеленеющих и бледнеющих подопечных. – Когда начнётся настоящая работа, ваши тела будут готовы. И тогда вы вспомните этот день с благодарностью.

Кого-то звонко вывернуло в стоявшее рядом ведро.

Ульм, несмотря на свой низкий порог усвоения, переносил первые практики на удивление легко. Да, тошнило и знобило, но уже к обеду всё обычно проходило, и к вечерним лекциям и занятиям он начинал соображать достаточно, чтобы пытаться впечатлить преподавателей.

Господин Олке присутствовал почти на всех их занятиях – сидел где-нибудь в тёмном углу, как сова, выслеживающая добычу. Кто-то, может, привык к нему и перестал обращать внимание на его присутствие, но не Ульм.

Холодный тяжёлый взгляд Олке всё время лежал у него на макушке, как чья-то ладонь. Отвечая на вопросы, решая задания на бумаге – и изо всех сил призывая призрак Гасси себе на помощь – Ульм не переставал гадать. Олке – паритер? Угадал он или нет? Что нужно сделать, чтобы быть им замеченным?

Он старался на всех занятиях, но особенно – на задачах и тех, где им задавали вопросы на проверку кругозора.

Каждый раз, рассказывая об Авденалии или Рамаше, – иногда он прикладывал немалые усилия, чтобы притянуть знания о чужих землях к вопросам, которые задавались, – Унельм косился на Олке: заметил ли? Слушает?

Однажды он решился на отчаянную меру. Учитель по задачам дал им большое задание, которое нужно было сдать в течение недели. Только открыв его, Унельм впал в отчаяние. Бесконечные ряды цифр и допущений, таблицы, в которых он не смог бы разобраться, даже если бы очень хотел…

Он написал письмо Сорте – в Гнездо, отнёс на почту почти бегом, чтобы не передумать. Потом его трясло от стыда и он надеялся, что письмо потеряется где-нибудь в дороге или придёт слишком поздно… Но оно пришло вовремя – исчезло в огромной трубе, отвечающей за центральные районы Химмельборга, и уже через два дня пришёл ответ. Сорта не написала ни строчки, но прислала решение – полное, подробное, с чёткими и сухими объяснениями.

Он поклялся больше не делать так – но от сердца отлегло. В конце концов, от этой работы могла зависеть вся его жизнь. И Сорте это ничего не стоило – раз она нашла время вот так подробно всё для него расписать.

Пришла зима – и она ничуть не походила на те, что знал Ильмор. Родители писали, что зима в Ильморе обещала быть лютой – препаратов к Шествиям привезли меньше, чем в прошлый раз – и имевшихся запасов могло не хватить.

Мать рассказывала, что дом Хальсонов совсем обветшал с отъездом Сорты – как-то резко, как будто до сих пор именно она была той главной подпоркой, на которой он стоял. Спроси кто-то Ульма, он был ответил, что, бесспорно, так оно и было.

Мать и отец подкармливали сестёр Хальсон – не писали об этом напрямую, но и так было ясно. Неясно было, почему им приходится, – Сорта наверняка, как и он, отправляла домой большую часть денег… Впрочем, Ульм догадывался, на что уходили эти деньги.

Мать писала каждый день, отец – через два, и в конце недели Ульм получал пачки писем.