Знамение. Час Икс

Он подошел к первой закрытой двери справа, переложил автомат в левую руку и свободной правой рукой аккуратно надавил на ручку вниз. Которая с оглушительным щелчком, прогремевшим в тишине коридора, разблокировала защелку и позволила двери открыться в его сторону на несколько сантиметров.

Он выругался про себя и замер на месте, прислушиваясь к тишине. Убедившись, что шум разблокированной дверной защелки не создал для него проблем, он приоткрыл дверь еще немного, и, не заходя внутрь, рассмотрел скрытое за стеной помещение.

То, что он увидел, не вызвало у него подозрений. В больничной палате, освещенной неярким дежурным светом, виднелось несколько коек с лежащими на них пациентами. В основном — стариками. Их серые, отрешенные лица едва показывались за масками и связками трубок. Аппараты монотонно щелкали и мигали огоньками, поддерживая в пациентах медицинский сон и едва теплющуюся, словно фитилек свечи на ветру, жизнь.

С усилием надавив на ручку вниз, он закрыл дверь, и вернул защелку на место, не позволив той, на этот раз, издать ни звука.

«Хрень собачья тут происходит…, надо доложить ребятам…» — сказал он сам себе, ощущая вес рации на ремне, и борясь с желанием немедленно ею воспользоваться.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

«Подожди… Сначала убедить, что кипишь того стоит… Если обосрешься на первом задании, то ребята тебя потом с говном съедят…» — тут же отговорил он себя.

Тем временем, он приблизился к следующим двум дверям. расположенным друг против друга. Немного помешкав, он решил начать обследование с левой. Повторив трюк с дверной ручкой и бесшумно открыв дверь, он обнаружил внутри помещение с диваном, креслами, стульями, микроволновой печью на тумбочке и шкафами с книгами и стаканами. В помещении никого не было.

«Ординаторская» — вспомнил он нужное название, несколько раз услышанное от врачей.

Помещение также не вызывало тревоги. За исключением того, что белый фарфоровый стакан с надписью «Лучшему Доктору» на столе был опрокинут. И белесая жидкость, вероятно — чай с молоком, разлилась по полу жирной неровной лужей.

И тут он услышал еще один звук. Странный неприятный скрип. Будто скрежет несмазанной деревянной двери. Который длился несколько секунд, поднявшись с низких нот на более высокие. А потом внезапно замолк, под конец отчетливо чавкнув…

Рация

Он медленно повернул голову в сторону коридора, в то время как звук еще несколько мгновений затихал гулким эхом, отражающимся от голых, выкрашенных в грязно-зеленую краску стен. Его глаза прищурились, а губы оскалились в подобии улыбки, как всегда бывало с ним, когда он испытывал крайнюю степень напряжения.

Капля пота, собравшись из испарины на его лбу, сорвалась ниже, через висок к щеке, которую он смахнул нервным взмахом плеча. Рука, держащая автомат, слегка задрожала в треморе. И он, заметив это, усилием воли заставил ее успокоиться.

— Хрень собачья…, да пошло оно…, - прошептал себе под нос он, обдумывая дальнейшие действия, и решив, что скроется в ординаторской. Чтобы оттуда все же связаться по рации с остальными постами. И сообщить, что в инфекционном отделении твориться неладное.

Этот жуткий неестественный звук пробрал его насквозь, растворив без остатка его пацанскую браваду. В одно мгновение вернув его в детство. В маленького, испуганного и беззащитного мальчика. Который долгими деревенскими вечерами его детства, когда солнце садилось и на степь опускалась ночь, превращая очертания знакомых предметов в пугающие призраки, сидел у матери на коленях. Пока та занималась шитьем. И слушал ее бесконечные истории. Умело рассказываемые. Смешивая народную мифологию и собственный вымысел. Про вампиров, вурдалаков, духов и чертей, населяющих ночь. Готовых выкрасть зазевавшегося ребенка.

Ему тогда было страшно. Но перестать слушать эти рассказы он был не в силах. Украдкой, с содроганием, он поглядывал в темные углы комнаты, не освещенные настольной лампой. Выше подтягивал под себя ноги, чтобы они не слишком свешивались вниз, в область, где свет сдавался под натиском темноты. И откуда могли показаться злобные морды описываемых матерью существ.

Повзрослев, он забыл те истории. Но все же запомнил, будто на подкорке своего подсознания, тот свой липкий детский страх перед мистическим и неизвестным. И поэтому никогда не любил смотреть фильмы ужасов, предпочитая комедии и боевики. И вообще не воспринимал даже малейшие намеки на паронормальное, отмахиваясь от подобного, как от глупых детских выдумок. Но на самом деле — просто боялся. Обвинял про себя мать, никогда, впрочем, не позволив себе высказать свои обвинения ей вслух, что та «украсила» его детство своими страшилками. Наградив его, крепкого бесстрашного парня, прошедшего сотни уличных драк и спаррингов на ринге, подобной «уязвимостью».