Злодей. Полвека с Виктором Корчным

Говоря о подготовке к какому-нибудь турниру, Корчной очень часто использовал слово «работать». На самом деле он, вечный труженик, не работал в жизни ни дня: ведь всё, что делаешь с удовольствием и страстью, не подходит под определение «работа».

Нередко талант покрывает собой достаточно широкое поле творческой деятельности. О Тале, например, тот же Корчной справедливо заметил, что он был очень талантливый человек вообще, и его легко можно себе представить очень хорошим журналистом или режиссером. В других случаях талант высвечен только в какой-либо одной определенной сфере. Таким был Бобби Фишер. Однажды в ответ на вопрос, умеет ли он что-нибудь, кроме игры в шахматы, американец только рассмеялся: «Нет, но зато то, что делаю, я делаю очень хорошо!»

Объясняя свои успехи, Фишер сказал: «Шахматы требуют абсолютной концентрации и любви к игре. Я отдаю шахматам 98 процентов моей ментальной энергии. Остальные отдают только 2 процента».

Похоже говорил Корчной о том, что помогло ему стать тем, кем он стал: «По-видимому, колоссальная любовь к шахматам и на этой почве такая же работоспособность, идущая от желания свой талант развивать».

Что касается ментальной энергии, не знаю, какой процент ее вкладывал в игру Корчной, но что шахматы и успех в них тоже стояли на первом месте в ряду его жизненных приоритетов, не вызывает сомнений.

Несмотря на совершенно различный бэкграунд, они имели и немало общего. Оба выросли без отцов, что наложило глубокий отпечаток на их дальнейшую судьбу. С тяжелейшим характером, мнительные и подозрительные, они не доверяли никому, во всем чуя подвохи и заговоры. А если их подозрения хоть в малой степени совпадали с реальностью, они еще больше укреплялись в объяснении мотивов и поступков людей и в собственном видении мира.

Шипы их колючего эго раньше или позже чувствовали даже те, с кем у них были вполне доброжелательные отношения, не говоря уже о близких, кому доставалось больше всех. Да и насколько их близкие были близки им?

Впервые они увидели друг друга в 1960 году на турнире в Буэнос-Айресе. Корчному не было и тридцати, а Фишеру вообще – только семнадцать. С тех пор они встречались исключительно за шахматной доской или в кулуарах турниров, разговаривая только на шахматные или околошахматные темы, ведь Корчной представлял тогда Советский Союз.

Первая личная встреча в свободном мире оказалась последней. Отношения между выдающимися шахматистами были прерваны, и они больше никогда не встречались.

Размолвка

Когда в августе 1976-го я вернулся в Амстердам, едва ли не в первый же день Виктор спросил, даже скорее утвердительно произнес:

– Скоро начинаются претендентские матчи, мы ведь будем, конечно, работать вместе…

Нельзя сказать, что это предложение застало меня врасплох. Я как можно мягче ответил, что у меня теперь собственная карьера (я только что стал гроссмейстером), что хочется еще поиграть самому.

Ответ разочаровал его, и Виктор стал говорить, что теперь, когда он тоже на Западе, мы тем более должны быть вместе, все вместе – против советских. Я стоял на своем, перечислял предстоящие турниры, Олимпиаду. Было видно, что он не ожидал такой реакции и обиделся.

Но на осеннем тренировочном сборе голландской команды перед Олимпиадой в Хайфе (1976), в котором участвовал и он, отношения были еще вполне безоблачные, хотя какая-то напряженность уже чувствовалась. Однажды он спросил, почему я обращаюсь к Тимману – Ян Хендрик, а не просто Ян, и когда я ответил, что это просто шутка, недоверчиво покачал головой.

Настоящая размолвка произошла несколько месяцев спустя, в январе 1977 года в Вейк-ан-Зее. Корчной там не играл: организаторы, как он не без основания предполагал, опасаясь бойкота советских, решили обезопаситься и не пригласили его в турнир. Но особенно расстроен Виктор не был – в феврале его ждал четвертьфинальный матч претендентов с Петросяном. Корчной готовился к этому матчу весьма основательно, и соревнование в Голландии не очень вписывалось в его программу. К моему удивлению, я увидел его в Вейке на открытии турнира, а вместе с ним и Макса Эйве. Не успели мы поздороваться, как Эйве отозвал меня в сторонку.

– Наш следующий матч с вами в феврале, – сказал он, – и ты играешь с Виктором.

Речь шла о командном чемпионате Голландии: Корчной выступал за роттердамский «Фольмак», а Эйве порой еще и сам играл за эту команду.

– У него это получается впритык перед матчем с Петросяном, – продолжил Профессор, – и ему очень не хотелось бы из-за одной партии специально прилетать из Цюриха. Короче: ты не возражаешь, если в этой партии будет зафиксирована ничья?

Пуристы наверняка обратят внимание на то, что такое не вполне вписывающееся в шахматный кодекс предложение было сделано не кем-нибудь, а самим президентом ФИДЕ, но – из песни слов не выкинешь: в конце концов Эйве сам был шахматистом.

Мою импульсивную реакцию: «О чем речь! Разумеется, ничья!» – прервал стоявший рядом спонсор леуварденского клуба «Филидор», за который я играл уже четвертый сезон: