Зимний маршрут по Гыдану

Работа у участкового здесь деликатная. Правонарушений, которыми «на материке» занята милиция, здесь нет. Двери ни у кого не запираются. Если что плохо лежит, то это просто положат хорошо, чтобы пургой не занесло или собаки не попортили. Зато множество трудноопределимой деятельности. Максимыч называет ее профилактикой. Практически она выглядит следующим образом. Идем к дому Максимыча. Попадается навстречу здоровенный детина с рюкзаком, где позванивают бутылки и перекатывается разная снедь. Все законно. Человек к празднику готовится.

— Здорово, Леша, — говорит Максимыч. — С праздником!

— С праздником! — ухмыляется детина.

— До какого времени дашь мне попраздновать? — простодушно спрашивает Максимыч.

— Ты что, Максимыч! — обижается детина. — Я ж понимаю, что у тебя тоже должны праздники быть…

— Ну спасибо, — с облегчением говорит участковый, — Пошли, ребята…

— Это я ему Первомай припомнил, — говорит он мне, когда мы отходим подальше. — На Первое мая переложил, да и стал пьяный куралесить. Не хулиганил особенно, но был готов к этому. Пришлось поговорить.

— С праздником! — обращается еще один мужичок из местных, уже солидно принявший спиртного.

— Здорово, здорово! — отвечает Максимыч с некоторой иронией. — Ко мне, что ли, идешь?

— Ладно, не ругайся, — просит мужичок. — Пойду посплю…

— Вот ведь, — говорит мне Максимыч, когда мы отходим и от этого. — Золотой мужик, а надраться любит и обязательно при публике… Тут приходится в основном за общественные организации работать, если по милицейской части…

Я-то знаю, что он не ограничивает свою деятельность милицейской частью. Он председатель детской комиссии, член лавочной комиссии. В этом году, когда у рыбозавода «горел» план с добычей рыбы, Максимыч сколотил бригаду. Поставил к сетям людей с фактории, которые не были особенно заняты в это время. Просил и тех, кто к рыбной промышленности никакого отношения не имел. Действовал по-разному: у кого будил совесть, у кого меркантильность. План выпрямился не без его участия. Потом помогал вывозить рыбу — тоже проблема не из легких, — доставлять детей из тундры в школу. Да много всего. Наверное, поэтому никто и не пройдет мимо невысокого, плотного человека в полушубке и шапке с милицейской кокардой без того, чтобы не улыбнуться и не сказать:

— С праздником, Максимыч!

— Зайдем в пекарню, — предлагает Максимыч, — поздравим хлебопеков.

Пекарня представляет собой солидный домище из бруса, большую часть которого занимает печь. По стенам деревянные лари, мешалки, столы.

Мы только носы всовываем из прихожей в святая святых, где люди работают в белых халатах. Здесь и мужчины, и женщины. Жарища стоит экваториальная. Мои очки немедленно запотевают, и приходится несколько раз протирать их, прежде чем можно разглядеть, что здесь делается.

— С праздником! — кричим мы хором.

Пекари улыбаются:

— С праздником!

— Когда хлебушек-то горячий поспеет?

— Скоро! Как раз к столу!

Хлеб здесь вкуснейший. Московский хлеб всем хорош — и сортов много, и печется отменно, однако в Гыде хлеб особенный. Может быть, он кажется необыкновенно вкусным из-за северного рациона, где основные продукты оленина и рыба, а может быть, действительно вкуснее столичного. Гыданский народ утверждает, что он в самом деле вкуснее любого городского, и объясняется это тем, что на фактории что ни выпечка, то особое произведение — как пироги у толковой хозяйки. Хлеб из этой пекарни кормит весь полуостров.

6

Пурга накатила строго по расписанию. За сутки окружной метеоцентр предупредил о штормовой погоде: печи топить с остережением, следить за воздушными электролиниями, без особой нужды из дома не выходить, о своем выходе предупреждать. Азбуку заполярного бытия можно и не повторять, и так все воспитаны в этих традициях.

В Гыде именно в то время, когда передавалось штормовое предупреждение, погода стояла сносная. Несколько пасмурно, сумеречно. Линии горизонта не видно. Где кончаются уходящие вдаль снега и начинается небо, различить невозможно. Просто кажется, что воздух вдали постепенно уплотняется. Потом матовая непрозрачная белизна опустилась на поселок. Задул упорный ветер. Сначала небольшой, но постоянный, ветер с каждым часом креп и к вечеру превратился в ревущий поток, на который можно было опереться спиной, боком, грудью. Снег, как песок в пустыне, резал лицо. Пурга заставила заговорить обычно безгласные предметы. Простой столб завыл басом, завизжали растяжки антенны, засвистели все щели и дыры в стене тамбура. Геннадий, вышедший за дровами, неловко повернул голову, и острая холодная струя из щели резанула его по глазу, как будто в него ткнула сильная безжалостная рука.

— Пурга не любит гордых, — сказал Геннадий, — заставляет кланяться.

На второй день ветер было поутих. Однако собаки зарывались в снег, свертывались клубком. Они ложились на левый бок. По тому, как они поворачивали морды, можно было определить, откуда заходит ветер. Он снова пришел со стороны, указанной собачьими крупами. Задул с прежней силой, и опять зазвучала симфония пурги.