Жизнь во имя любви (С)

Подруга в одно мгновение рядом очутилась, словно перелетела разделявшее нас расстояние, схватила за плечи и тряхнула так, что зубы лязгнули.

– Не смей сдаваться, Роксана! Слышишь? Не смей! Вспомни, какая ты сильная. Ты не для того вторую жизнь получила, чтобы трусливо уйти на радость тёмным силам. Триединый тебе такого точно не простит.

Напоминание Прасковьи о Триедином встряхнуло посильнее её крепких рук. Действительно, а почему я не обращусь за помощью к самой могущественной силе этого мира? Он всегда был добр ко мне. Надеюсь, что не оставит и сейчас.

Странное это ощущение – знать, что спишь, но в то же время реально осознавать себя сидящей на террасе с видом на море в любимом кресле. Свежий ветерок играет выбившимся из причёски локоном, над головой едва слышно поскрипывают ветви сосен, солнечные лучи золотыми рыбками снуют в лёгкой ряби волн. Вроде бы всё движется и звуки такие как надо, только кажется, что нет вокруг ни одного живого существа. Ещё и туман странный со всех сторон пространство сужает.

Полноте, да в поместье ли я?

– Не бойся.

– Не боюсь.

Странный диалог. Беззвучный. Словно я не слухом, а сознанием информацию получаю. Но мне и вправду не страшно. Любопытно немного – и только лишь. А ещё покойно так, как давно уже себя не ощущала. Будто домой вернулась после длительного путешествия. Здесь я могу отдохнуть…

– Можешь и отдохнуть, если захочешь. А можешь назад вернуться.

– Назад? Да нужно ли? Кто меня там любит…

– А кого любишь ты?

– Всех! Я всех люблю! – вскидываюсь я, но, ещё не окончив последнего слова, понимаю, что заявление моё слишком поспешно, а значит не совсем правдиво.

Не всех… Всех любить невозможно. Разве я любила герцога Сакского, когда он грозил мученьями моим детям? Или экипаж его корабля, взявшего нас в плен? Даже папеньку Роксаночки, хоть дело прошлое, я тоже не любила. Царевич Андрюша, опять же… Это только навскидку кого вспомнила, а если глубже копнуть...

– Да. Не всех. Но зла я никому не желала.

– Понимаешь, дитя… Зло, исковеркавшее твоё тело, смогло за что-то зацепиться в тебе. Зацепиться и остаться. Пусть ты не хочешь признать этого, но твоя нынешняя внешность – свидетельство тому.

– Значит, быть мне в образе ужасном до скончания моего века? Тогда…

– Это ничего не значит! – резко оборвал меня собеседник, прежде чем я успела озвучить неразумное желание. – Вернее, значит то, что ты при желании можешь всё исправить.

– Я хочу! Очень хочу!

Проснулась от собственного крика. И ещё не поняв до конца, что сон закончился, повторила:

– Очень хочу.

Глава 13

Настроение было на удивление если не хорошим, то сносным. Скинула пижаму и, не глядя в зеркало, натянула шальвары и тунику. Не найдя сшитую для пробежек обувь, позвонила в колокольчик.

По лестнице торопливо прошлёпали босые ноги. Приоткрылась дверь, и через узкую щель я услышала:

– Ась?

Девушка побоялась войти в комнату к «страшной» хозяйке. Удивительное дело – никогда ничего плохого я ей не делала и до моего возвращения из злополучного путешествия страха в ней не было, а вот поди ж ты…

– Хайят, где мои туфли, в которых я по утрам бегала?

За дверью послышалась возня и сопение:

– На месте должны быть, – наконец-то решилась на ответ служанка.

– Нет их здесь, а они мне очень нужны.

– Никак бегать собрались?! – любопытство оказалось сильнее страха, и девушка выглянула из-за двери. Потоптавшись несколько секунд на пороге, она метнулась к шкафу и не глядя вытащила со дна мешочек с потерянной обувью. – Вот же они! Вы, эльти, как дитя малое прям… Давайте ножку, помогу обуться.

Пока служанка, стоя на коленях, завязывала шнурки, я осторожно, глядя в окно, чтобы даже случайным взглядом не спугнуть девушку, спросила:

– Хайят, почему меня слуги боятся?

– С чего вы это придумали, госпожа? Никто не боится. А то, что на глаза не лезут, так потревожить не хотят. Вы вон какая задумчивая стали… – закончив шнуровать башмачок, девушка поднялась с колен. – Вот и всё. Бегите себе, а я пока в комнатах приберу.

Вдо-о-о-о-ох, четыре шага выдох, вдо-о-о-о-ох – привычное размеренное дыхание, шуршание мелкого гравия под ногами, две лохматые тени скользят рядом, и мысли выстраиваются стройными рядами, а не кружатся сломавшейся каруселью.

Почему я решила, что спрятаться от всех – это лучший вариант?

Вдо-о-о-ох, четыре шага, выдох… Всегда считала лишение человека жизни самым страшным грехом и в прошлом, и в настоящем воплощении. Никогда, какой бы сложной ни была ситуация, даже не рассматривала настолько радикальный метод решения проблемы. И когда, защищая детей и себя, я переступила черту, то без стороннего суда, следствия и пусть даже плохонького адвоката взяла на себя вину за каждую жизнь прерванную и вынесла суровый приговор – одиночество. А для того, чтобы отпугнуть желающих нарушить моё добровольное заточение, усугубила наказание страхолюдной внешностью. Понятно, что сделано было всё неосознанно, но легче от этого не становилось.