Жизнь во имя любви (С)

Ментально общаться с сыном я не могла, но почувствовать его состояние умела. Мальчик был слегка взволнован, но в целом собран и не излучал страха. Значит, у детей всё нормально. Уходя из каюты, я по очереди поцеловала каждого, а Кириму ещё и шепнула, чтобы накрепко заблокировал дверь от посторонних. Теперь я уверена, что никто не сможет прикрыться моими детьми как заложниками.

Глава 12

Я в полном одиночестве сидела на террасе поместья и смотрела сквозь густую вуаль на размеренно набегавшие волны прибоя. Там, за скалами, в открытом море бушевал шторм. В бухте же от его мощи, словно последние отголоски эха, только небольшой накат тревожит прибрежную гальку.

Налетевший порыв ветра сдвинул край вуали, и нежная ткань зацепилась за остриё ногтя сложенных на коленях рук. Я отвлеклась от созерцания и взглянула на свои пальцы. Когда-то нежные, тонко-аристократичные ладони превратились в птичьи лапки. Сухие – казалось, что состоят только из костей и сухожилий, – потемневшие, они заканчивались толстыми загнутыми ногтями, больше похожими на когти.

Мне казалось, что я не нуждаюсь в напоминании о своей новой внешности, но от вида рук вновь заныло сердце.

– Зато дети живы и здоровы, и полуостров наш, а не ушёл под османо-бритское подданство, – привычно прошептала я утешительную мантру.

Тогда, два месяца назад, в каюте командора бритского флагмана герцога Сакского, в тревоге за жизнь и здоровье детей и мужа моё ведовство в один миг перестало быть светлым. Если поначалу я хоть сколько-то осознавала, что происходит, то после начавшегося обстрела от усилившейся тревоги сила вышла из-под контроля. Изломав под себя моё лицо и руки, тёмное ведовство выплеснулось на пиратов, кого обездвижив, кого от ощущения накатившего ужаса заставив броситься в воду, а затем немного притихло, стало обживаться в теле.

Хорошо, что я заставила сэра Уалеса дать письменные показания. Поставив дату и изобразив одним росчерком пера замысловатую подпись, командор поднял на меня взгляд, и его лицо перекосило. Всю правую сторону тела мужчины словно скрутило: голова склонилась к плечу, уголок рта сполз вниз, глаз налился кровью, рука задёргалась и скорчилась у груди. Весь он наполовину сполз с кресла и незряче уставился куда-то в пространство.

Я бесстрастно смотрела, как командора поражает апоплексический удар, но не предпринимала никаких действий из навыков своего целительства, чтобы помочь ему. Разом забылись такие бессмысленные понятия, как «милосердие» и «сострадание». В сознании билось только одно: он хотел навредить моей семье.

То, что произошло позже, осталось в памяти набором смутных картинок: кто-то ломился в дверь, крики: «Роксана, отзовись!», «Мама, мама, ты где?». Кажется, только последний вопрос немного привёл меня тогда в чувство. Дети! Мои дети. Нельзя их пугать. Осмотрелась в поисках чего-то пригодного для прикрытия нового лица. Кружевная занавеска с окна каюты, наброшенная на голову, укрыла меня по пояс. Только после этого я отодвинула щеколду.

Потом опять провал и осознание себя только вот в этом кресле на этой террасе. И Таир, стоящий на коленях, сжимающий мои руки, больше похожие на птичьи лапки.

– Не знаю, простишь ли ты когда-нибудь меня, но я себя точно не прощу…

– Пустое… – единственное, что смогла я сказать тогда. И вновь встал главный вопрос: – Как дети?

– Кирим в столице, в кадетской школе. Гуль… Глафира и Азат в Багчесарае. Учатся, по тебе скучают. Может, позволишь им…

– Нет! – в моём и без того глухом и низком голосе прорезался рык. Для убедительности резко освободила руки из ладоней Таира: – Нет!

Муж посмотрел на оставленные моими когтями глубокие царапины, набухавшие каплями крови, и поднялся на ноги.

– Хорошо. Я передам, что ты их любишь…

И опять одна. Слуги тенями скользят по дому, боясь попасться мне на глаза. Да я и сама никого видеть не хочу. Даже себя. В доме, как при покойнике, все зеркала занавешены. Только собаки любят меня с безусловной, присущей им преданностью, не отходя ни на шаг.

По-настоящему осознавать я себя начала не так давно. До того как в бреду кошмарном жила, наблюдая за внутренней борьбой света и тьмы за мою душу. Победил ли кто, я так и не поняла.

– Роксана, поговори со мной…

– Что ты хочешь, Прасковья? – руки сами сжимаются в кулаки, пряча страшные ногти, больше похожие на когти хищной птицы.

– Помочь хочу.

– Чем тут поможешь? Алтын, должно быть, в аду праздник устроила… Радуется, что зло победило.

– Разве победило? – голос вкрадчивый, вопрос осторожный.

– Боишься меня, подруга? – усмехаюсь я под вуалью. – Все меня боятся. Страшная, непонятная.

– Нет. Не боюсь. Люблю, жалею, хочу помочь вернуться, но не боюсь, – Прасковья встаёт, подходит и так же, как недавно Таир, присаживается у моих коленей, пытаясь заглянуть под вуаль.

– Ну и зря! – Я резко вскакиваю, отхожу подальше. – Я сама себя боюсь. И ты бойся! А лучше придумай, как мне уйти. Легко и безболезненно. Не хочу вас всех мучить.