Жизнь - вечная. Рассказы о святых и верующих

Приятели были местными диссидентами: старые, как мне тогда казалось, мужчины, прекрасно образованные, которые жили тихо и замкнуто. Один из них, Феликс, работал интеллигентным водопроводчиком — ни дать, ни взять прообраз слесаря Гоши из еще не снятого фильма «Москва слезам не верит». В свой маленький кружок умные мужчины возраста Крылова — «за пятьдесят» приняли меня «как украшение». Вполне возможно. Но скорее всего им нравилось, что я слушала их разговоры, что называется, разинув уши, впитывала словно губка «неизвестное гуманитарное» парадоксов философии, истории, искусства. До болезни Крылова они не часто собирались вместе. Теперь положение обязывало — нельзя было оставлять художника одного. Лера очень радовалась приходу нашей компании, которой без боязни поручала заботу о муже, сама бегала по городу, зарабатывая на хлеб насущный. В шутку называя крыловские собеседования «моими университетами», в глубине души я сознавала: мне повезло… В свои двадцать два я еще пребывала, по определению И. А. Бунина, в том расцвете молодости, «когда кажется, что это время есть лишь начало чего-то бесконечного, что будет еще множество времен, событий, встреч, и все замечательных. Тогда кажется, что запас твоих душевных сил неисчерпаем. И только немногие не обманываются в таких чувствах, надеждах»… Таинственный мудрый Руководитель заранее сделал мне прививку против возможных будущих разочарований. Для того и устроил встречи нашего маленького философского кружка, продолжавшиеся в течение двух лет. Задушевные беседы взрослых серьезных мужчин сформировали во мне вменяемую — в отличие от советской — систему нравственных ценностей и убеждений, которых не смогли дать семья и школа. Их стержнем было христианское мироощущение. Эти принципы помогли выстоять в бурях житейского моря и в главном не изменились.

Были между мужчинами религиозные споры-разговоры, в которых мне трудно было взять чью-либо сторону. Феликс, как я поняла, был католиком. Его эрудиция поначалу тяжелым молотом вбивала меня в безнадегу. Он обладал невероятным количеством религиозной информации, которую обрушивал не только на меня, но, как я заметила, и на Крылова. Спорить с Феликсом было невозможно. Больной художник начинал злиться, будучи не в состоянии ответить ему. Постепенно я нащупала ту главную мысль, которую Феликс хотел внушить нашему кружку, и более всего — Крылову. Крылов не был крещен, и Феликс доказывал, что католичество — единственно «правильная» религия и именно ее надо исповедовать. Однажды Крылов даже крикнул ему: «Уходи!» Феликс остановился на полуслове, поднялся со стула, оделся у выхода, сказал нам: «прошу прощения» и ушел. Я не смела никого осуждать даже в мыслях. Всепроизошло внезапно, до слез жалко было обоих. Я не понимала, что делать, видела только, как покраснело лицо Крылова. Казалось, вот-вот с ним случится удар. Леры дома не было.

— Иван Андреевич, Иван Андреевич… Успокойтесь… Я вам сейчас таблетку… Водички…

— Наташенька, дружок, не уходите, — произнес он и просидел некоторое время молча. Когда успокоилось дыхание, выдавил из себя. — Не судите Феликса строго. Это нервы. Лагерный синдром.

— Лагерный синдром? — переспросила я.

— Мордовские лагеря. Пятьдесят восьмая статья: антисоветская пропаганда и агитация. Потом психушка…

Сердце ушло в пятки. Это признание мне тогда переварить было нелегко.

— Вы можете тоже больше не приходить сюда… — чуть волнуясь, сказал Крылов. — Возможно, за Феликсом до сих пор слежка. Он и с академиком Сахаровым знаком, знаете, который в Горьком в ссылке.

Я не могла даже представить, что попаду в такую ловушку. Анекдоты про советскую власть, всякие там догадки-разговорчики про удушенную свободу — это было, да. Но про то, что репрессии инакомыслящих в СССР никогда не прекращались, большинство советских людей достоверно не знали.

Внезапно я была поставлена перед настоящим, а не придуманным серьезным выбором, от которого, как оказалась, зависела моя дальнейшая судьба. Внутри бушевал ураган, но я твердо, стараясь быть спокойной, ответила:

— Иван Андреевич, дорогой мой художник… Я без вас пропаду… Что вы такое говорите… Как вы могли подумать, — и заплакала.

— Наташенька, дружок… — растерялся он. — Я должен был вас предупредить… когда-нибудь. Но вы не бойтесь. Просто знайте. Мы вас в обиду не дадим…

Крыловское «не бойтесь, просто знайте» на долгие годы стало моим любимым девизом — до тех пор, пока он не сменился на евангельское «Не бойся, только веруй». [11 — Лк. 8:50.]