Жизнь, театр, кино

Старые часы хрипло отстукали одиннадцать вечера, но было совершенно светло, и свечи горели только для настроения.

Н. Мордвинов и Б. Андреев перенимают опыт, как надо пить изказацкой чарки

В доме стояла исключительная тишина, даже не скребли мыши. Я очень устал, и хотелось спать. Ранняя съемка, волнения встречи с Толстым, атаки верхом давали себя знать.

Симонова, вероятно, не известили, и я, выпив положенное и закусив один, улегся на тулуп. Уснул моментально.

Энтузиазм в этой сцене возникал от торопливого стремления поскорее вылезти из бассейна с водой. Ведь там пришлось

сидеть всю рабочую смену

Но, как мне показалось, я так же быстро и проснулся от солнечного луча, который бил прямо мне в лицо. Потянулся, открыл глаза... Незнакомая комната, и стены, и окна со странными переплетами рам. Старые дамы, смотрящие на меня с портретов, и я, лежащий на полу в мундире... Все показалось мне сном, и, не желая терять его, упустить, я снова крепко зажмурил глаза.

Разбудил меня стук, кто-то настойчиво и, очевидно, давно стучал. Я быстро открыл. В дверях стоял Алексей Николаевич, свежий, пахнущий утром.

'Богдан Хмельницкий'. На роль Великана пригласили борца изКиевского цирка

- Разоспался, светлейший! - сказал он, улыбаясь. - А я приехал за тобой!

- Сейчас, мин херц!

Пока я бегал умываться, он успел налить из термоса кофе и развернуть пакет с едой.

- Закусывай. Вот и поедем на съемку, уже шесть часов. Чудесное утро!

Я смотрел в его добрые глаза. В эту минуту он был для меня самым дорогим человеком.

- Алексей Николаевич!

- Ну что?

Я молчал. Он посмотрел на меня и, похлопав нежно, нежно по руке, сказал:

- Ну, ну! Утри нос и ешь! Ишь, как тебя разобрало!..

"Жалование получаешь, - терпи!"

Снимали сцену для первой серии:

"Меншиков просыпается после ассамблеи. Голова болит -много выпито.

Вылезая из-за полога кровати, хмуро орет: "Катя! Квасу!".

Вбегает Петр, он в руках держит мундир из гнилого сукна, которое поставляет на армию Меншиков.

"Вор!" - кричит царь в гневе и, подбегая, бьет Меншикова".

Николай Симонов - артист серьезный, играет роли трагические, шутить не любит!

И если в сценарии написано: "Петр бьет Меншикова", можно не сомневаться - выдаст все, что положено.

Я уже нервничать начал с утра, хожу рассеянный, все из рук валится.

- Ты что? - спрашивает Петров.

- Да вот, думаю о сцене.

- Ну, и что же придумал?

- Не надо битье снимать одним куском, как написано в сценарии.

- Почему это не надо? Почему?

'Богдан Хмельницкий'. Оператор Екельчик отлично снимал, умело 'подавал' актера, тонко интерпретировал его состояние

И, как моряк, который, смотря на темный горизонт, говорит: "Не нравится мне что-то туча", - так и я, указывая на сидевшего в углу Симонова, произнес шепотом:

- Не нравится мне сегодня что-то Симонов, уж слишком старательно готовится к нашей сцене, зачем-то все выходит, потом, разглаживая усы, начинает тяжело дышать...

- Молодец! Сцена тяжелая... Он и готовится...

- Меня бить! - сказал я сокрушенно. - Да?

- А ты сценарий читал?

- Читал!

- Значит, забыл: там ясно сказано: "Разъяренный Петр бьет..." Ты жалованье получаешь. Терпи!

- Гм! Терпи! Это хорошо сказать...

...Но разрешите тут сделать маленькое отступление. Бить в кино "нарочно" нельзя - надо ударить либо по-настоящему, если снимают крупно и одним куском, либо монтажно, то есть разбить сцену на несколько кусков: замах - кулак у лица -звук удара - человек падает.

'Богдан Хмельницкий'. Сцену смерти Гаврилы я мог репетировать и сниматься в ней без конца, так она увлекала и волновала меня

В картине "Секретарь райкома" есть такая сцена:

"Партизан, старик Русов, захвачен немцами. Его допрашивает генерал, играл его Михаил Астангов:

"Старик! Если ты скажешь, где находится секретарь райкома, то мы тебя отпустим, дадим денег и корову!"

"Это, значит, если скажу? А если не скажу?.."

"Тогда мы тебя повесим!"

Старик почесался, плюнул в кулак и, сказав:

"Вешайте, мать вашу так-то!" - ударил генерала".

Сцена несложная, но Астангов, так же как и я в "Петре", очень волновался и в чем-то очень горячо убеждал Пырьева (режиссером этой картины был упрямый, но очень темпераментный художник Иван Александрович Пырьев).

Перед самой съемкой, когда сцена была уже отрепетирована, Пырьев цодошел ко мне (я играл Русова) и, поправляя что-то в моем костюме, прошептал:

- Снимать я буду без дублей, один раз, так что ударь его как следует! Понял?

- Как ударить понял, но почему один раз будешь снимать, -не понял.