Жизнь Штефана Великого

Не снимая кольчуги, князь прошел, позванивая шпорой, в канцелярию. Были у него и другие иноземные гости - крымские послы с грамотами и вестями; генуэзские купцы из Кафы, пришедшие поведать князю о неслыханных злодеяниях султана Магомета, окаянного гонителя христиан. Старшина купцов, сеньор Федериго, хотел бы поближе сойтись с властителем Белгорода, дабы установить и в Кафе такие же порядки, как в молдавской крепости на Лимане. Его же стараниями крымский хан Менгли-Гирей101 обновляет и укрепляет дружбу с Молдавией. В свое время дружба эта скажется в важных вестях. И живут в Мангопском замке на тех благословенных морских берегах потомки царственного рода Палеологов. Пусть же назначит славный князь Штефан сроки мудрого

державного дела, о коем было написано ему не раз. Посланцы сеньора Федериго тоже сдали дары в каморы крепости.

III

Крымские ханы и мурзы, осевшие в каменных домах, усвоили от леваитийцев да итальянцев новые порядки жизни. Благословенные места, морские виды, кроткое небо смягчили природную жестокость сыновей чингисовых. Но старый Хаджи-Гирей102 и сын его Менгли выказали перед людьми и богом немалую мудрость, правя милосердно и мирно живя в садах Причерноморья. За Волгой же находилась коренная, самая дикая часть орды. Столетия мало ее изменили. То были прежние свирепые всадники времен Субедэя и Батыя. Иные жили неоседло; другие ютились под землей в норах, обмазанных глиной. Согнанные со всего мира рабы стерегли в степи стада под присмотром одиноких всадников, со всех сторон подпиравших копьями небосклон. От этих кочевых становищ хану полагалось свободно видеть самые отдаленные урочища. А потому леса в татарских владениях предавались огню. Ели они конину, по-прежнему носили черные кожаные панцири, копья, саадаки103 и арканы; зимой надевали страховидные шапки и окровавленные тулупы. Это были прежние зорители, злодеи человечества, о которых некогда поведал Богдан-Воевода сыну; и Штефан в свою очередь рассказывал о них Алексэндрелу зимними вечерами в Сучавском замке. Не было приятства меж крымскими и заволжскими ханами. Хан Мамак104, недавно избранный на курилтае и прозвавший себя, по обычаю, повелителем мира, возмечтал пить кумыс из черепа хана Менгли. и тут же дал ему об этом знать, пускай - дескать - готовится, ибо истинные воины снова поднимаются, как встарь, готовясь растоптать землю копытами коней, и первыми погибнут крымские развратные бездельники.

Менгли-Гирей улыбался, слушая подобное бахвальство; что до него, то он предпочитал сражениям блаженство висячих садов. Но летом 1469 года лазутчики принесли из пустыни весть, что заволжские орды Мамак-хана зашевелились. Туг же полетели скорые гонцы к подольским панам сказать, что Мамак-де только дожидается жатвенной поры, а там пожалует в ляшские земли собирать урожай да недостающих ему рабов. К Штефану тоже прискакали посланцы на быстрых конях с грамотой от Менгли-Гирея.

Князь принял ханских гонцов в Сучаве и, одарив оружием и сукнами, похвалил их. Когда же они поднялись с колен и отошли, воевода велел толмачам перевести грамоту.

"Мы, Менгли-Гирей, повелитель мира и Крыма, - гласила грамота, могущественнейший и славнейший из всех князей Ордынских, истинный наследник Чингисова и Батыева престола, угоднейший Аллаху делами нашими и отца нашего Хаджи-Гирея, отписываем тебе, Воеводе Штефану Молдавскому, дабы ты сведал, что пес Мамак, сын шлк5хи, распускает грабительские свои загоны на Ляшскую страну и на Молдавию; проведал я от купцов наших и из дел твоих с королем, что ты усерден и не дремлешь. Так зорко блюди рубежи и остерегайся".

IV

Крымские вести вскоре подтвердились. Только дошли - с обычной медлительностью - грамоты Менгли-Гирея к его величеству королю Казимиру в Литву, где он находился с семьей и двором, как в русской степи поднялся сполох и пожарная гарь.

Войско Мамака перешло Днепр и, помедлив недолго у порога Европы, разделилось на три потока: два из них обрушились на Польшу, третий молниеносно грянул в Молдавию. Отряды, вступившие в пределы польской республики, и стерли с лица земли села от Каменца до Житомира, Ружмира и Владимира, а в Подолии - Волынь. Погрузив возы хлебом, собрав бесчисленные стада, они угнали плетьми в неволю до десяти тысяч рабов.