Жизнь Шаляпина. Триумф

Ну ладно. Горький категорически не хочет отравляться патриотизмом, считает, что патриотизм цветет только в газетах, а на улицах и в обществе – насмешки, война не популярна. Осуждает князя Трубецкого, который призвал земское собрание послать патриотическую телеграмму, как и те, кто освистал это предложение. Но почему патриотические чувства – это верноподданнические чувства? И почему выражать патриотические чувства – это бестактность, это, дескать, выражать чувство привязанности к престолу… Андреев сомневался…

Тревожно было на душе. Сейчас-то несколько успокоился народ, война вошла в быт и сознание, а то ведь сразу же после объявления войны на бирже поднялась паника. Люди сходили с ума. Народ кинулся в сберегательные кассы и вынимали свои вклады, опасаясь, естественно, пропажи своих вкладов. Да и как же не опасаться: в Финляндии – национальные волнения, послали туда войска; война с Японией сложилась неудачно – за разгромом эскадры потопили крейсер «Варяг», пятьсот человек команды, взорвали «Корейца», забрали в плен наш транспорт с двумя тысячами наших солдат и офицеров… Что все это значит? – как кол в душе стоял этот вопрос. И капельку стало яснее, когда услышал от одного знакомого жандармского офицера: «Дела, знаете ли, много: всё в манеж студентов и курсисток загоняем. Как же! Вместо того чтобы петь гимн, извините за выражение, они ходят и кричат: «Да здравствует Япония!» Закрыли несколько газет за антипатриотические выступления, в которых просто желали поражения своему государству, его ослабления, что могло бы повести к социальной революции и победе пролетариата во внутренней войне. Высказывали и такое предположение, что первые же успехи русского оружия в этой войне подтолкнут царских чиновников к расправе с оппозиционными партиями, без различия их направлений».

И действительно, министр юстиции в беседе с иностранными корреспондентами заявил, что в России есть 10–15 тысяч бунтовщиков, возбуждающих русское общество против порядка в стране. Если их сразу выслать куда-нибудь за окраину – страна успокоится, ручается в этом. Вот какой недалекий человек управляет юридической службой великой державы. Шаляпин бывал в таких городах, куда ссылали бунтовщиков, в Нижнем Новгороде например… Сколько там было ссыльных, и какую деятельность они развернули против так называемого порядка, над которым уже все смеются. Какие демонстрации устраивали эти ссыльные и местные их питомцы, требуя освободить Горького и других заключенных в тюрьму…

Горький, Горький… С ним хлопотно, а без него грустно, плаваешь, не зная ответов на вроде бы простейшие вопросы. Если был бы здесь, то под его напором и настойчивостью, с какой он всегда доказывал свою всегдашнюю правоту, Федор Иванович давно бы успокоился, зная, что и как ему думать по тому или иному спорному, противоречивому, сложнейшему вопросу. У Горького почти не было сомнений, он все просчитывал наперед, словно провидец-ясновидец, предугадывал события. Конечно, знал он очень много, называл всегда такие книги, о которых Федор Иванович даже и не слышал никогда, и он тут же в захватывающей форме, словно это криминальное приключение, рассказывал или об этой книге, или об авторе ее. Разве забудешь рассказ Горького о революционере Берви-Флеровском, с которым он познакомился лет одиннадцать тому назад?