Жизнь Шаляпина. Триумф

– Наконец в одной из комнат третьего этажа принял меня Зиновьев, деловито спросил, что мне нужно. Я объяснил ему, что творится в моей квартире, объяснил, что моя жена Мария Валентиновна, ее камеристка и прачка просто не приспособлены выгружать дрова из затонувшей барки на Неве, это значит просто посылать их на верную гибель, рассказал, что мне прислали повестку о контрибуции в пять миллионов рублей, которые я должен выплатить немедленно, к такому-то сроку… Товарищ Зиновьев улыбнулся и обещал принять меры. На прощанье я ему ввернул, убаюканный благоприятным приемом: «Товарищ Зиновьев, Совет солдатских и матросских депутатов Ялты снял с моего текущего счета там около двухсот тысяч рублей. Не можете ли вы также похлопотать, чтобы мне вернули эти деньги ввиду продовольственного, денежного и даже трудового кризисов?» – «Ну, это уж! – недовольно пожал плечами Зиновьев, которому я показался, вероятно, окончательно несерьезным человеком. – Это не в моем ведении». Я попрощался, а по телефону я услышал: «С ними церемониться не надо. Принять самые суровые меры… Эта сволочь не стоит даже хорошей пули…» После этого визита кое-что мне вернули и меньше стали беспокоить. Не вернули только карты, пригодились, видимо, в казарме…

Наконец появился Луначарский, извинился за то, что заставил ждать, и пригласил в машину, которая вскоре направилась в Кремль.

– Федор Иванович! Я еще раз поздравляю вас с блистательным юбилеем. Жаль, что дела не позволили мне присутствовать. Все говорят, что вы были в ударе и покорили всех своих почитателей. Как вы поживаете? Как дети? – торопливо заговорил Луначарский, как только Шаляпин и Эскузович уселись в машину.

– Спасибо, Анатолий Васильевич! Много работаю, гораздо больше, чем до революции… Недавно я подсчитал, что с сентября по 31 декабря 1918-го я спел только в одном Мариинском театре тридцать восемь спектаклей, а у Теляковского я пел в сезон на двух сценах от тридцати до сорока спектаклей в год… А в 1919 году я спел в операх и концертах сорок восемь – пятьдесят раз, а ведь прошло всего полгода… Устал, Анатолий Васильевич, вот, пожалуй, главное, что я чувствую, устал настолько, что начали сниться мне странные и несбыточные сны…

– Интересно, Федор Иванович, послушать, о чем вы мечтаете и что может быть для вас несбыточного…

– Да снится всякая ерунда, как обычно, но вот уже несколько дней мне снится все один и тот же сон: Питер обнесен какой-то нелепой колючей проволокой, вроде изгороди причудливой, жена на той стороне, и я кричу ей: «Как же пробраться к тебе? Не видишь?» А она протягивает мне красный шелковый зонтик и говорит: «Держись, я тебя перетяну на эту сторону». Я лезу, на меня со всех сторон бегут люди с оружием и в разной форме, я, не зная, что делать, в ужасе смотрю на себя, а я почему-то босой, хотя и в шубе… И ясно, что просыпаюсь в холодном поту и долго не могу заснуть, все думаю… Еще часто снится мне милый Гинсбург и неказистый театр «Казино», где много раз я имел успех в различных операх; а то мне снится, что я еду прекрасным сосновым лесом на русской тройке, с колокольчиком под дугой, сам правлю… И такое у меня радостное настроение: я в Швейцарии, в возке весело хохочут мои дети и жена… Но вдруг тройка останавливается, подходит ко мне человек с лицом комиссара Куклина и говорит: «Мне сказали, что с вами церемониться не надо и принять самые суровые меры, потому что вы, актеришки, ничего не можете сделать для пролетариата, бесполезные вы люди, таких людей надо пускать в расход, но, уж так и быть, проявлю пролетарский гуманизм: вот тебе велосипед, а тройку я забираю именем революции». И что вы думаете, я покорно беру велосипед, радуюсь, что мчусь по Швейцарии, но потом снова похолодел: ведь в возке остались дети и жена, и я снова в ужасе просыпаюсь… Беспокойные сны, Анатолий Васильевич, даже и во сне нет покоя… – И посмотрел на народного комиссара, который ничего не ответил и всю дорогу до Кремля молчал. А когда въехали в Кремль и стали проходить со своими пропусками через солдатские посты, Луначарский неожиданно сказал:

– А у вас есть контракты на гастроли, Федор Иванович? Может, мы вас отпустим на заграничные выступления? И подработаете, и отдохнете душой, и пролетарская революция получит свою долю от ваших гонораров? Как вы на это смотрите?

– Положительно, Анатолий Васильевич, почти пять лет я никуда не выезжаю. Питер да Москва, ну там Кронштадт и Севастополь…

– Я внесу предложение, мы его обсудим на Политбюро. Поговорю и с Владимиром Ильичом…

– Вряд ли что получится. Уж очень все главные комиссары настроены против творческой интеллигенции.

Луначарский протестующе замахал руками.