Жизнь Шаляпина. Триумф

– Нет, Федор Иванович, многие говорят о Владимире Ильиче только хорошее: чуток ко всякой просьбе, внимателен к каждому человеку, а не только к выдающемуся, – сказал Эскузович, уже год исполнявший обязанности, которые исполнял Теляковский, и познавший некоторые особенности нынешних правителей. – Вот наши питерские дамы чувствуют себя вольготно под покровительством Зиновьева, ведь только потому они ведут себя так нахально и просто требуют передать накопленные годами богатства императорских театров – декорации, костюмы, реквизиты, материалы различных мастерских – провинциальным театрам и самодеятельным кружкам: дескать, надо помочь провинции встать на ноги и работать так же, как Мариинский и Большой, Малый и Александрийский…

– Я слышал, Иван Васильевич, что некоторые уж совсем леваки требуют передать и здания бывших императорских театров для их пролеткультов и прочей дребедени… Вот ведь до чего договорились. И все наши питерские власти… Был я у Зиновьева, нужда заставила пойти к нему…

Шаляпин внимательно посмотрел на дверь, за которой совещался Луначарский, понял, что время есть.

– Повадились ко мне мелкие комиссары… Знают, богатый дом, есть чем поживиться… Материально страдая, как и все, я все-таки кое-как перебивался и жил более или менее, я ведь часто выступал у матросов и солдат, они в знак благодарности за доставленное удовольствие давали мне продуктов… Я не отказывался: вы ж знаете, у меня двое маленьких детей в Питере, пятеро в Москве да у Марии Валентиновны двое детей от первого брака. И всех я считаю своими… Так что соглашаюсь на любой гонорар, лишь хоть что-нибудь принести детям, которым иной раз не хватало даже молока. И вот какие-то бывшие парикмахеры и сапожники, став комиссарами, объявили меня буржуем, а мой дом подлежащим всяческим контрибуциям. То и дело стали навещать меня эти люди. Вначале это меня немного забавляло и смешило. С умеренными дозами таких развлечений я готов был мириться, но эти милые комиссары зачастили в мой дом… Купил я как-то у знакомой балерины пятнадцать бутылок вина, и с приятелем его попробовали. Лег спать. И вот часа в два ночи меня будят: «Опять пришли!» Вошел в гостиную, там молодые солдаты с ружьями и двое штатских. Штатские мне рапортуют, что по ордеру революционного районного комитета они обязаны произвести у меня обыск. Я говорю: «Недавно у меня были, обыскивали». – «Это не наша организация, из соседнего района». – «Ну валяйте обыскивайте. Что делать?» Они опять подымают ковры, трясут портьеры, ощупывают подушки, заглядывают в печку. Конечно, никакой «литературы» у меня не было, ни капиталистической, ни социалистической, ни революционной. Вот эти тринадцать бутылок вина привлекли их внимание. «Забрать вино», – скомандовал старший, и я похолодел от возмущения. «Давайте лучше вместе разопьем!» – попросил я, но «парикмахеры» устояли. И вино забрали. В игральном столе нашли карты. Не скрою, занимаюсь этим буржуазным делом. Преферансом или бриджем. Забрали. А в ночном столике моем нашли револьвер. Забрали. И тут я взмолился: «Позвольте, товарищи! У меня есть разрешение на ношение этого револьвера. Вот смотрите: бумага с печатью». Но это не смутило моих ночных мучителей: «Бумага, гражданин, из другого района. Для нас она необязательна…» И сколько было таких случаев вторжения в мою квартиру, дома все тряслись от каждого стука…

Да и как же не трястись… Императора и его семью расстреляли, многих великих князей расстреляли, десятки тысяч офицеров в Питере расстреляли, братьев Стюарт расстреляли, Теляковского арестовывали, слава Богу, мне удалось его спасти… И вот эти визиты бывших сапожников и парикмахеров мне надоели. К тому же районные власти возжелали, чтобы Мария разгружала баржу. Я решил пойти к Зиновьеву, что оказалось делом непростым. Долго мне пришлось хлопотать о пропуске в Смольный. Наконец получил несколько пропусков, надо было пройти через целую кучу бдительных надзирателей, патрулей и застав.

– После покушения на Ленина, убийства Володарского, Урицкого и некоторых других видных большевиков охрану вождей пролетариата усилили, – сказал Эскузович.