Жизнь Шаляпина. Триумф

– И представляете, у меня было столько хлопот по постановке «Дон Кихота» и всяких сценических и театральных хлопот, что я положительно разрывался на части, а тут поднялась такая кампания против меня, хоть заживо зарывайся от стыда за них, этих писак-журналистов. Об этом только и говорили, особенно так называемая интеллигенция либерального толка, которой хоть кого угодно оболгать – все равно что плюнуть. И тут я часто вспоминал доктора Штокмана из известной драмы Ибсена… Так же, как и он, я был оболган и будто бы уничтожен «большинством» – мне плевали в лицо, кому было только не лень, и, как я заметил, делали это с редкостным удовольствием. Слава Богу, что презрение мое к этой различной сволочи оказалось весьма превосходящим их всех, иначе, пожалуй, и в самом деле они уничтожили бы меня. Смешно мне очень и в то же время ужасно стыдно за них. Бедные обезьяны! Но в тот раз все сошло, публика разобралась в моей правоте… Даже публика поняла, что невнимательный дирижер, а в особенности бездарный, каких около театра несчетное количество, начинает врать упорно и путать безнадежно, что тут даже самый спокойный может потерять самообладание, а уж тем более такой горячий, как я… Мне надоедает подделываться под дирижера и начинаю сам отбивать такт, прямо со сцены, стараясь ввести и дирижера в надлежащий ритм… Говорят, это не принято, что это невежливо, что это дирижера оскорбляет. Возможно, что это так, но скажу прямо: оскорблять я никого не хочу и очень жалею, если так получается иной раз. Но я не хочу, чтобы невежественный дирижер извращал Мусоргского, Моцарта, Римского-Корсакова… Нет, я никогда не промолчу, слушая такие искажения настоящей музыки… Не способен я быть таким «вежливым», чтоб слепо и покорно следовать за дирижером, куда он меня без толка и смысла вздумает тянуть, при этом приятно улыбаясь… Я уважаю добросовестный труд, надеюсь, что и к моему труду я вправе требовать уважения. С дирижерами я репетирую. Я им втолковываю ноту за нотой все, что должно и как должно быть сделано на спектакле. Я подробно объясняю, что я буду делать, как вообще играть свою роль. Дирижер может меня в чем-то уговорить и изменить мои намерения. И я за ним пойду, если он убедит меня в своей правоте. Так было с Рахманиновым, так было с Направником, так было с Артуро Тосканини. Если меня спросит музыкант, артист, хорист, рабочий, почему я делаю то или это, я немедленно дам ему объяснение, простое и понятное, но вот дирижеры редко могут что-либо ответить внятное на мои вопросы… И порой совершают ошибки, мешающие мне петь и играть, это зачастую следствие их неряшливости, невнимания к работе или же претенциозной самоуверенности при недостатке таланта. Да, я бываю несдержан, у меня вспыльчивый характер, иной раз я бываю излишне резок, а может быть, и груб. Готов просить прощения. Но ведь про меня сочиняют злостные небылицы! Да, я порой отбиваю темпы на сцене, а про меня говорят, что я бросаю по адресу дирижера какие-то плохие слова, что какие-то изысканные дамы встают с мест и удаляются в гневе из зала. Не бывало этого! Или какой вопль раздавался, когда мне дали звание Солиста Его Величества… Упрекали меня за то, что я принял эту награду от государя… Да и сколько вылили грязи после событий 6 января сего года! За каждым моим движением по улице следят десять пар глаз! Кому-нибудь я да не понравлюсь. То я виноват за то, что сидел с монархистом, то виноват уж потому, что выпил стакан вина с социалистом. И поднимается шум в газетах: монархист Шаляпин или социалист? И вот до сих пор не проходит острая горечь обиды из-за того, как умело раздули так называемый инцидент с коленопреклонением Шаляпина. Злоба душит меня, когда я вспоминаю все слова, которые бросили в мой адрес все эти Амфитеатровы, Дорошевичи, Плехановы и прочая пакость. Сколько они причинили мне незаслуженного страдания, когда они затеяли жестокую травлю по моему адресу…

Лицо Шаляпина почернело от переносимых страданий, и Горький тут же вступил в разговор:

– Ты, Федор, не очень-то переживай, все талантливые люди подвергаются травле. Разве я заслужил ту травлю, которой подвергаюсь за свои убеждения?

Мария Федоровна сразу поняла, что нужно отвлечь Шаляпина от острых переживаний, и начала рассказывать о прошлогодней драке, которая неожиданно возникла между Горьким и некоторыми членами так называемой каприйской школы.