Жизнь Шаляпина. Триумф

– Я был у него на парижской квартире по улице Вожирар, 48, вблизи Люксембургского сада, который заменяет ему, по его словам, «Летнее одиночество». Я позавидовал ему… Как устойчиво он живет. Светлые, большие комнаты полны изящной мебели, редкие книги в красивых шкафах… Он так бережет их, так ласково трогает своими тонкими, словно из слоновой кости, пальцами, их красивые переплеты. Из кабинета виден Люксембургский сад и дворец, и сначала я подивился: где же рояль? Нигде не было, а он обещал проиграть всю оперу, и только потом он, хитро улыбаясь, подвел меня к бюро, открыл крышку, а там оказался великолепный рояль. Многим он говорит, что у него здесь нет инструмента, уж очень донимают его посетители и все просят что-нибудь сыграть. Вот он и замаскировал рояль под бюро, подошел, открыл и стал играть… Всю оперу пропел мне. Удивительный вечер, скорее, ночь… Несмотря на возраст, он поднимается рано утром. Надевает просторный красный халат и пурпурную тюбетейку, зажигает свет в кабинете, и случайные прохожие, оказавшиеся в Латинском квартале, долго дивятся этому свету: Массне работает… Приятно было смотреть на этого старика, бодрый, жизнерадостный, стройный, ему не раз предлагали пост директора Парижской консерватории, но он ради творчества отказывался. И, несмотря на годы, он продолжает работать, упорно и неустанно творить… Чтобы не выглядеть консерватором, а может, повинуясь своему неосознанному желанию нравиться, он на первых же минутах нашего свидания заявил: «Я очень люблю Республику, но я не люблю республиканцев, среди них есть всегда такие, которые хотят быть более передовыми, чем другие – радикалы, особенно левое крыло их, социалисты, с их крайними требованиями переустройства общества. И я надеюсь, что уроки Французской революции для нас не прошли даром, как и уроки недавней русской революции».

– А чем же вы нас, Федор Иванович, порадуете? Нравится ли вам новая роль? Ведь Дон Кихот – роль положительная, если я не ошибаюсь в понимании романа Сервантеса. – Екатерина Петровна внимательно поглядела на Шаляпина, с сомнением покачала головой, словно заранее удивляясь, как же из этого высокого широкоплечего молодца, с русыми волосами и голубыми приветливыми глазами, с крепкими сильными руками, которым мог бы позавидовать и боксер, и борец, может получиться Дон Кихот, который в ее представлении совершенно не похож на Федора Ивановича Шаляпина.

Федор Иванович понял вопрос и рассмеялся:

– В либретто остались ничтожные крохи со стола великого Сервантеса. Но ведь мне не впервые сталкиваться с этими крохами. Ведь и Мефистофель Гуно и Бойто – те же крохи от гётевского Мефистофеля, а этот образ вошел в репертуар всех оперных театров мира, ну, может, не всех, но самые известные ставят эту оперу. А разве можно исполнять роль Мефистофеля, не читая Гёте, не проникаясь его глубинными мыслями и разнообразными чувствами? Конечно нельзя! А ведь некоторые артисты играют Мефистофеля, даже не зная, что есть «Фауст» Гёте. Мне становится смешно, когда я вспоминаю своего первого Мефистофеля, с которым я выступил в Тифлисе. А сейчас Мефистофель не только моя любимая роль, но это мое мученье, мой кошмар. До сих пор я не могу быть удовлетворен тем, как я играю; мне все кажется, что я не в полную силу сыграл, что есть еще возможности для более глубокого воплощения творческого замысла Гёте. И каждый раз добавляю то один, то другой штрих, а ранее найденное отбрасываю, в поисках все еще гётевского Мефистофеля, вроде бы почти уже закончил работу над образом, ан нет, уже на сцене решаю попробовать еще не использованный вариант… Слить музыку, поэзию, живопись и скульптуру в один образ – сложнейшая задача… А ведь у Гуно остались крохи от «Фауста», но эти крохи – Гёте. Так и у Массне остались крохи, но эти крохи – от Сервантеса.

– Неужели от Сервантеса ничего не осталось? И кто он в опере – сумасшедший или все-таки рыцарь, человек благородных убеждений и бескорыстных подвигов, которые он свершает в защиту бедных и обездоленных? – спросил Нестеров. – Я с удовольствием перечитываю из давно прочитанного, возобновляю в памяти Сервантеса, Вольтера, Гоголя, Пушкина и других господ, давно покинувших свое земное странствие, но оставивших нам в наследство шедевры, воплощавшие красоту духа человеческого. Язык Сервантеса, Пушкина – это язык богов, на нем из смертных говорят немногие: Александр Иванов, Микеланджело, Рафаэль, из нынешних – Шаляпин, гениальный простецкий парень…

Шаляпин негодующе замахал руками, хотя был доволен сравнением, хоть и сказанным с шутливой улыбкой.

– Благодарю, конечно, за сравнение, но пытаюсь постигнуть глубину образа Дон Кихота, созданного Сервантесом, а не Массне и Анри Кэном, автором либретто оперы…

– Ты, Федор, можешь нам сказать, что же осталось от Сервантеса? Крохи. А какие крохи? – нетерпеливо сказала Иола Игнатьевна, недовольная тем, что муж так ничего путного и не сказал о своей новой роли. – Расскажи нам содержание, ведь мы не скоро тебя увидим в этой роли в Москве. А в Монте-Карло на премьеру мы тоже никак не попадем…