Жизнь пчел. Разум цветов

Если не считать искусственной гавани, в которой находят убежище все те, кто остались верными религиозным верованиям, верхи цивилизованного человечества колеблются, по-видимому, между двумя противоположными учениями. Впрочем, эти два учения – параллельные, но противоположные – во все времена проходили, подобно двум враждующим потокам, чрез поля человеческой морали. Но никогда их русла не были так точно вырыты. То, что некогда было только инстинктивным альтруизмом и эгоизмом, стало теперь альтруизмом и эгоизмом абсолютными и систематическими. У их источников, не обновленных, но взбаламученных, стоят два гениальных человека: Толстой и Ницше. Но, как я уже сказал, только кажется, что эти два учения разделяют между собой мир этики. Истинная драма современной совести не разыгрывается ни на одном из этих двух, слишком крайних полюсов. Потерянные в пространстве, они отмечают лишь две химерические цели, к достижению которых никто не стремится. Одна из этих доктрин яростно устремляется к прошлому, которое никогда не существовало таким, каким она его себе представляет; вторая, кипя, жестоко рвется к будущему, которого ничто не предвещает. Между этими двумя мечтами – покрывая их и заливая со всех сторон – протекает действительная жизнь, которой они не принимали вовсе в расчет. В этой-то действительности, образ которой каждый из нас носит в себе, мы и должны изучать образование морали, поддерживающей ныне нашу жизнь. Надо ли прибавить, что, употребляя слово «мораль», я вовсе не хочу говорить о поведении ежедневного существования, которое подвластно обычаям и моде, но о великих законах, которые определяют внутреннего человека?..

IV

Наша мораль формируется в нашем разуме, сознательном или бессознательном. С этой точки зрения можно в ней отметить три области. Совсем ВНИЗУ – область наиболее тяжелая, наиболее сгущенная и наиболее общая, которую мы называем «благоразумием». Немного выше, – уже поднимаясь к идеям о пользе и наслаждении не материальных, – находится то, что можно было бы назвать «здравым смыслом», и наконец на вершине, допуская, но контролируя как можно строже требования воображения, чувств и всего того, что объединяет нашу сознательную жизнь с бессознательной и с неисследованными силами внутренними и внешними, находится та ничем не ограниченная область того же самого цельного разума, которую можно бы назвать «разумом мистическим».

V

Нет надобности долго объяснять мораль «благоразумия», доброго, простодушного благоразумия, которое живет в каждом из нас – в лучших, как и в худших, – и само собой возникает на развалинах религиозной идеи. То мораль «себе на уме», мораль практического грубого эгоизма, всех инстинктов и всех материальных благ. Кто исходит из благоразумия, знает только одну уверенность – свою собственную жизнь. В этой жизни, если глядеть в глубину вещей, существуют только два реальных зла: болезнь и бедность, и два настоящих, основных блага: здоровье и богатство. Из них вытекают все другие реальности, счастливые или несчастные. Все остальное – все радости и печали, рождающиеся из чувств и страстей, – призрачно, ибо зависит от идеи, которую мы о них создаем. Наше право на наслаждение ограничено лишь подобным же правом наших современников. И мы должны уважать известные законы, созданные в интересах нашего же мирного счастья. За исключением этих законов, мы не допускаем никакого другого принуждения, и наша совесть не только не замедляет свободного движения нашего эгоизма, а, наоборот, одобряет его победы, так как эти победы всего более согласны с инстинктивным, логическим долгом жизни. Вот первая ступень, первое состояние всякой естественной морали, – то состояние, за пределы которого многие из нас, после окончательной смерти религиозных идей, не переходят.

VI

«Здравый смысл», несколько менее материальный, менее животный, смотрит на все с несколько высшей точки зрения и видит поэтому несколько дальше. Он скоро замечает, что скупое «благоразумие» ведет в своей раковине жизнь темную, узкую и ничтожную. Он замечает, что человек, подобно пчеле, не в силах прожить одиноким, и что жизнь, которую он разделяет с подобными себе для того, чтобы свободно и вполне расцвесть, не может быть сведена ни к беспощадной несправедливой борьбе, ни к простому обмену жадно оплачиваемых услуг.

В отношениях с другими здравый смысл исходит еще из эгоизма, но это уже не чисто материальный эгоизм. Он еще ищет пользы, но уже допускает полезность духовную и сентиментальную. Он знает радости и печали, симпатии и антипатии, объекты которых могут существовать в воображении. Понимаемый таким образом и способный подняться на известную высоту над выводами материальной логики, не теряя из виду своей выгоды, – он стоит как будто вне всяких возражений. Он льстит себя надеждой, что твердо занял все вершины разума.