Жизнь наоборот

— А-а, — равнодушно кивнули рабочие и заторопились, в дверь дважды заглядывал прораб.

Обратный путь показался Алине нетрудным и коротким. Она весело прыгала по кочкам и камням, думая, как обрадуется Малышев свежей информации.

— Ты это, Алинка, Малышеву-то не спеши докладывать, сами покопаем, вдруг что-нибудь да нароем? — Денис говорил осторожно, словно нащупывал почву, что там да как.

Больше всего его интересовало, а как отнесётся к его странному предложению Алина? По неписаному своду правил, любой прикомандированный к группе расследования из главного аппарата обязан сообщать старшему о каждом сигнале, о самой мельчайшей информации. Хохленко предлагал нарушить устав. Алина молчала, обдумывая его предложение. Если доложить Малышеву сейчас — ничего хорошего не получится. Информацию проверят оперативники из Главка. Алину до проверки не допустят. Потом скажут — информация оказалась пустой. И снова упрёки, попрёки и забвение. Алина слегка сбавила шаг, сделав вид, что споткнулась:

— А когда копать начнём?

— Да сегодня и начнём, прямо с вечера, — обрадовался Хохленко.

И Алина поняла, что ему тоже не везёт. Он одинок в своей работе. Его не приняли к коллективе, над ним смеются, награждая разными дурацкими прозвищами. Денис Хохленко тоже хочет доказать всем, что он чего-то стоит. Хоть три копейки да серебряных.

— Согласна!

Ответ прозвучал звонко и торжественно, словно Алина принимала присягу. Или клялась в вечной любви; в сущности, это одно и то же. Мотивы разные — суть одна.

* * *

Жизнь приобрела странную двойственность. Утром, днём и ранним вечером Алина числилась на службе. Более поздние часы уходили на проверку информации. Через два дня приехала жена Белоруса. Увядшая, тяжёлая женщина; внешне, впрочем, хрупкая. Тяжесть исходила от мрачного взгляда карих глаз. Казалось, женщина ненавидит весь мир. Измученные руки не знали покоя: лёжа на коленях, они постоянно шевелились, вибрировали, вздрагивали. На миловидном лице Раисы Фёдоровны, так звали жену Белоруса, застыла беспристрастность.

— Всегда звонил. Каждый день. Утром и вечером. Рассказывал, как дела, как устроился. А тут, пропал, нет и нет его, — немного лающим голосом поясняла Раиса Фёдоровна.

— Раиса Фёдоровна, а вы понимали, что что-то случилось?

— Можно Раей называть, — безжизненная одутловатая рука слабо шевельнулась на коленях, — понимала, что ж не понять-то? Так ведь боялась друзьям звонить, надоедать… Да и какие они друзья? Товарищи по несчастью. Вместе легче мыкаться на чужбине. Заступиться некому. Все норовят нажиться, а нам каждая копеечка в радость. Семья вон какая!

— Большая?

Алина налила чаю, положила на тарелочку свежие баранки, поискала сахарницу, но не нашла, видимо, опера умыкнули.

— Четверо у нас, маленькие все, строимся, полдома уже отстроили, а вторую половину заморозили, ждём, когда деньги будут.

— Рая, а где Владимир куртку покупал? В Белоруссии или в Питере?

— У нас брал, у нас в автолавке. Наша куртка, белорусская. Крепкая такая ткань, как плащ-палатка. Давно куплена куртка, года три уже. А что с курткой? — насторожилась Раиса.

— Да ничего, ничего, мы ещё устанавливаем личности, кто-то пропал без вести, а кто-то уехал или скрывается от долгов. Может, и ваш муж уехал по делам, — пробормотала Алина, стараясь не смотреть Раисе в глаза.

В опечатанном пакете лежала рубашка Белоруса, старая зубная щётка и расчёска. Хохленко, вызывая Раису Фёдоровну в Петербург, попросил привезти какие-нибудь личные вещи мужа. Кузина опечатала пакет, расписалась, выписала направление на экспертизу. Раиса привстала, чтобы заглянуть в глаза Алине, но Кузина ловко увернулась. Поправила чёлку, подвинула чашку с чаем, и всё это будто невзначай, мимоходом.

— Ты это! — Раиса наконец добралась до глаз Алины, посмотрела, ужаснулась и схватилась обеими руками за воротник кожаной куртки. Тонкая кожа затрещала от грубого обращения. Алина перехватила локти Раисы и слегка нажала, пережидая, когда пройдёт приступ агрессии. Раиса хотела освободиться от захвата, но не смогла. И тогда она прошипела, брызгая едкой слюной: — Ты мне его найди! Живым найди, слышишь!

— Слышу, Рая, слышу, — сказала Алина и подтолкнула локти женщины наверх.

Хватка ослабла. Раиса Фёдоровна плюхнулась на стул и заревела. Она всхлипывала, сморкалась, утиралась салфетками и всё смотрела Алине в глаза.

— Найду! — прошептала Кузина.

— Живым! — еле слышно прошипела Раиса.

Обе долго смотрели друг на друга, стараясь не попасть взглядом на дно души, избегая думать о страшном, боясь прочитать в глазах другой правду. Правду никто не любит. Её все хотят, но все боятся.

* * *