Жизнь наградила меня

Я предложила погулять по выставке, глядя под ноги. Эта идея пришла мне в голову после рассказа Рейна о том, как можно наскрести деньги на мороженое: «Идешь по Невскому от Штаба, пристально глядя под ноги и повторяя: я очень хочу мороженого. Я безумно хочу мороженого. Я больше всего на свете хочу мороженого. Я жажду мороженое, как ни одну женщину в мире. Я умру, если сию же минуту не съем мороженого… И деньги начинают попадаться. Когда ты доходишь до мороженицы напротив Марата, тобою найдена нужная сумма. Главное – психологическое внушение судьбе».

Я вспомнила, как мы с Витей и Бродский с Мариной заказали в этой мороженице ореховое мороженое. По два шарика каждый. И как Иосиф пошел скандалить, что в его порции совсем не было орехов, а продавщица показывала ему пустой бидон с криком: «Где ж я их тебе возьму? Рожу, что ли?»

Иосиф отверг идею поиска денег под ногами и сказал, что сделает несколько звонков и завтра деньги будут.

И достал. Но когда мы подошли к «Максиму», перед ним выстроилась очередь, как в Мавзолей. Не поверите, но у Иосифа хватило терпения на час. После чего дверь распахнулась, и на вполне русском языке швейцар гаркнул: «Не стойте зря, омары – все!»

Бродский – гуру

Однажды, уже в Нью-Йорке, Бродский пригласил меня в свое любимое кафе «Реджио» в Гринвич-Виллидже. Мы пили капучино, и Иосиф объяснял, как выжить в Америке. (Самым любимым его занятием, после писания стихов, было учить и объяснять. Наверно, это качество и сделало его первоклассным университетским профессором. Впрочем, возможно, что в его лице человечество потеряло раввина, а Витя считает, что врача.)

Так вот, сидим мы в кафе «Реджио». Бродский вещает, я внимаю. Многие его рекомендации, действительно, сместили наше пещерно-атавистическое мировоззрение. Например, болезненный вопрос престижности. Я жаловалась, что «Найана» (еврейская организация, принимавшая в Нью-Йорке советских эмигрантов) осмелилась предложить мне, кандидату геолого-минералогических наук, работу на ювелирной фабрике. Раз я – геолог, пусть распределяю по размеру и качеству привозимые из Латинской Америки полудрагоценные камни – яшму, сердолик, опал, малахит. То есть работаю как бы в ОТК.

Иосиф говорил, что надо браться за любую работу, в Америке ничто не вечно, а, напротив, скоротечно. И еще говорил, что нечего волноваться из-за акцента, вся страна состоит из эмигрантов, и важно только, чтобы тебя поняли. (Впрочем, сам был очень чувствителен к акцентам: старался говорить с британским, а русский акцент его очень раздражал.)

Одно из наставлений, сказанное довольно громким голосом, звучало так: «В общем, Людмила, оглянись вокруг себя, не еб…т ли кто тебя».

В этот момент из-за соседнего столика поднялась и подошла к нам элегантная дама в светлом пальто и черной шляпе, держа в руках явно дорогую черную сумку и черные лайковые перчатки.

– Извините ради Бога, что я прерываю ваш разговор, – сказала она, – я русская, меня родители вывезли из России ребенком. Я стараюсь не забывать язык, много читаю, но все же боюсь, что мой русский старомодный, и я многих новых выражений не знаю. Например, вы сейчас сказали какую-то, кажется, пословицу, которую я никогда не слышала. Вам не трудно, пожалуйста, повторить ее для меня?

Иосиф поперхнулся и покраснел, как свекла: «Не помню, что я сказал», – пробормотал он, подозвал официанта, расплатился, и мы быстро слиняли.

Марина

Описание любовных историй нашей юности могло бы составить конкуренцию «Декамерону». Романы и разрывы, интриги и адюльтеры, браки и разводы – куда до нас Шодерло де Лакло с его «Опасными связями»! Одни отделывались легкими царапинами на сердце, другие – тяжелыми шрамами. Думаю, что мучительный роман и разрыв Иосифа Бродского с Мариной Басмановой был самой трагической страницей в его жизни.

Не мне оглашать все перипетии этой драмы. Они отражены в стихах Бродского. Я же хочу поделиться впечатлением, которое производила Марина, и вспомнить несколько эпизодов, свидетелями которых мы оказались.

Марина в те годы была тонкая и стройная, с падающими до плеч каштановыми волосами, мягким овалом очень бледного лица и зелеными глазами. Высокий лоб с голубыми прожилками на висках, вялая мимика и тихий голос без интонаций – Марина казалась анемичной. Впрочем, некоторые усматривали в ее бледности, пассивности и отсутствии ярко выраженных эмоций некую загадочность. По профессии она – художница, кажется, книжный иллюстратор. О степени ее дарования судить не могу – я никогда ее работ не видела. Но Бродский восторженно отзывался о ее таланте и музыкальности. Впрочем, его восхищало всё, что имело к ней отношение.

Я часто видела Марину в филармонии, обычно без Иосифа: он не был завсегдатаем симфонических концертов, хотя любил Моцарта, Гайдна, Вивальди. Кончерто гроссо постоянно гремело в его «шкафу» и в процессе сочинительства, и во время визита очередной дамы.