Жизнь наградила меня

Жила Марина на улице Глинки, в нескольких кварталах от нашего дома. Они часто с Иосифом у нас бывали, но мне ни разу не удалось вызвать ее на сколько-нибудь серьезный разговор и услышать ее мнение о тревожащих нас «вопросах мироздания». Впрочем, она охотно обсуждала фильмы. Я помню, что ее любимой актрисой была Мария Казарес в «Пармской обители».

Она казалась очень застенчивой. Не блистала остроумием и не участвовала в словесных пикировках, когда мы друг о друга точили языки. Бывало, за целый вечер и слова не молвит, и рта не раскроет. Но иногда в ее зеленых глазах мелькало какое-то шальное выражение. И тогда напрашивался вопрос: не водится ли что-нибудь в этом тихом омуте?

Отношения между Иосифом и Мариной были напряженными и штормовыми даже в разгар их романа.

В идиллические дни, после многочасового «шлянья-болтанья» (выражение моей няни Нули) по Новой Голландии, они с Мариной, замерзнув, заходили согреться и выпить чаю.

В грозовые дни, после изнурительного выяснения отношений, Бродский являлся один, взъерошенный и несчастный, и мы старались успокоить и утешить его. Лучший рецепт утешения был, естественно, у Нули: «Посади Осю картошку к обеду чистить, он и забудется».

Как-то Иосиф пришел среди дня без звонка, и по его невменяемому виду было ясно, что произошел очередной разрыв. Но если б только невменяемый вид! Запястье его левой руки было перевязано грязноватым бинтом. Зрелище не для слабонервных.

Мы ни о чем не осмелились спросить, и он не дал никаких объяснений, – мрачно съел тарелку супа и ушел.

Вскоре они помирились и заходили к нам вместе, с улыбками, цветами и даже с подарками. Однажды, например, с ракетками для бадминтона, предназначенными для нашей двухлетней дочери Кати. В такие дни казалось, что Бродский светится изнутри. Он восхищенно следил за каждым Марининым жестом – как она откидывает волосы, как держит чашку, как смотрится в зеркало, как набрасывает что-то карандашом в блокноте.

После их ухода мы, естественно, сплетничали и перемывали им косточки. Последнее слово, как всегда, было за Нулей: «Заметили, как у нее зеленый глаз сверкает? Говорю вам, она – ведьма и Оську приворожила… Он еще с ней наплачется».

И правда, через какое-то время картина повторилась. Безумный вид, трясущиеся губы и грязный бинт на левом запястье. В этот второй и, к счастью, последний раз Витя Штерн применил к Бродскому шоковую терапию.

«Слушай, Ося, – сказал Витя, – кончай, ты это… людей пугать. Если когда-нибудь в самом деле решишь покончить с собой, попроси меня объяснить, как это делается».

С тех пор забинтованных запястий мы у Иосифа не видели.

Поворотным пунктом в их отношениях была новогодняя ночь 1964 года. Именно тогда, на даче, которую наши друзья Шейнины снимали в Комарово, произошли роковые события, повлиявшие на дальнейшую жизнь Бродского и во многом изменившие его судьбу.

Сам Иосиф в это время был в Москве, а мы с Витей встречали тот Новый год в Ленинграде и не были участниками шейнинской вечеринки. На следующий день, то есть первого января, я уехала в командировку в Москву, и о том, что случилось на даче в Комарово, узнала только через неделю, вернувшись домой. Версии, как обычно, различались.

Поэтому несколько десятилетий спустя я попросила Шейниных, главных хозяев дачи, написать, кто тогда на этой даче жил, кто встречал там роковой Новый год и что же все-таки произошло.

Вот их ответ: «Эта знаменитая дача располагалась на самой границе Комарова и Зеленогорска. Мы и сейчас видим ее в просветах между соснами, проезжая по Приморскому шоссе. В тот год мы снимали второй этаж этой дачи всемером. Самую большую комнату занимали Евсей Вигдорчик, Дима Бобышев и Гарик Прилуцкий.

Другую комнату занимали Вика и Миша Беломлинские, третью – мы.

Накануне этого Нового года Бобышев предупредил, что приедет с девушкой. Девушка оказалась Мариной Басмановой. Дима объяснил, что Иосиф поручил ему опекать Марину во время его отсутствия.

Мы встретили ее приветливо, но дальше отношения не сложились. Марина всю ночь молчала, загадочно улыбаясь а-ля Мона Лиза, а кругом все буянили, веселились и мало обращали на нее внимания. Заскучав, она, все с той же загадочной улыбкой, подожгла на окнах занавески. Пламя вспыхнуло нешуточное, и она прокомментировала: "Как красиво горят".

Под утро по всему стало ясно, что Димина опека зашла слишком далеко…

Вскоре Миша Петров созвал большой сходняк и призвал нас объявить Бобышеву бойкот и изгнать его с дачи.

Ясно помню, что наша идея бойкотировать Бобышева была продиктована не какими-то моральными соображениями, а тем, что сложившаяся " треугольная" ситуация непосредственно повлияла на арест Бродского».

В это время Иосиф был в Москве, а в Питере ему уже шили дело по полной программе, и было понятно, что возвращаться домой в обозримом будущем категорически нельзя: его ждал неминуемый арест.