Жизнь идет

Тот отвечает:

— Я Ахард, который свеклу выдумал.

Вот какой смешной сон Паше приснился!

6. Товарищ Будущев

За окном, сверкая на солнце, падают проворные капли. Снег на улице грязный, мокрый, и проезжающие машины так разбрызгивают воду, что пешеходы (Паше с третьего этажа они кажутся маленькими) боязливо жмутся к фасадам домов.

Тоскливо лежать в больнице в буйную вешнюю пору! Даже Пелагея Дмитриевна и та нет-нет да и подползет через силу к окну, а Паша места не находит. Чуть что — костыли под мышки и в дальнее путешествие по коридорам, соседним палатам и лестницам.

Раз на лестнице наскочила на профессора, да так, что чуть с ног его не сбила. Он ужасно рассердился:

— Это еще что, больная Струкова? Марш в палату!

Потом прибежала сестра и отобрала костыли.

— Сколько раз тебе говорила, Паша, что во время обхода профессора больные должны быть в постелях! Опять мне из-за тебя попало.

— Это больные должны быть в постелях, а я здорова! Нога болит, а сама я здорова! И температуру напрасно мне меряете: все время нормальная.

Сестра по обязанности должна быть, строгой.

— Все равно, если ты в больнице, должна подчиняться правилам.

И вот Паша сидит на своей койке и пишет письмо подруге.

«Дорогая Дуся! До чего в больнице лежать скучно, и представить невозможно! Профессор, доктора и сестры строгие, ко всему придираются. Одно утешение: профессор обещает, что скоро совсем вылечит, но этого я, должно быть, не дождусь. А так в больнице хорошо. Рядом со мной лежит смешная и славная старушка и еще одна учительница, которую я очень люблю. Она преподает историю, но только больная. Такая больная, что может скоро умереть…»

Паша поднимает глаза на худое лицо Ольги Николаевны, и ей становится страшно того, что она написала. Она густо зачеркивает последнюю фразу и продолжает:

«Она страшно образованная. Недавно от нее в первый раз услышала, что сахарную свеклу, которую мы каждый год сеем, изобрел двести лет назад один химик по фамилии…»

Паша кусает карандаш, пытаясь вспомнить фамилию, но ничего не выходит: не то на букву «м», не то на «к». Вертится в голове, а не вспомнишь.

— Ольга Николаевна! — тихонько говорит она.

— Что, Паша?

— Как фамилия этого ученого, который узнал, что в свекле сахар есть?

— Маргграф… Два «г». А его ученик — Ахард… А-хард…

— Спасибо.

Паша морщит лоб и повторяет:

— Маргграф, Ахард… Маргграф!.. Теперь ни за что не забуду.

Карандаш скользит по бумаге.

«…по фамилии Маргграф, а его ученик, другой ученый Ахард изобрел сахароварение и сварил три первых центнера сахара, с которым мы теперь каждый день пьем чай. Коммунистов тогда еще не было, но Ахард был честный и неподкупный ученый. Английские торговцы, которые получали большие барыши от торговли сахарным тростником, хотели дать ему взятку, чтобы он прекратил свою работу и сделал так, чтобы про нее никто не знал, но он ужасно рассердился и прогнал этих подлых торгашей так, что они с лестницы полетели…»

Таких подробностей Ольга Николаевна Паше не рассказывала, и, покосившись на Ольгу Николаевну, Паша задумалась: не вычеркнуть ли написанное, но ей очень хотелось, чтобы дело происходило именно так, как она написала. «Ну и добавила от себя немного, — успокоила она себя. — И пусть! Я бы не только их с лестницы спустила, а взяла бы за шиворот и в госбезопасность: за взятку и шпионаж…»

И Паша решительно продолжала письмо: