Жизнь и смерть генерала Корнилова

– Ах, мерзавец! Негодяй! Предал нас! – повторял он. Глядя на Верховного, у меня мелькнула мысль: насколько прав был старый Курбан Ага, назвавший в Быхове Верховного соколом. Он действительно был похож на него даже и в том, что, кидаясь на самом близком расстоянии на жертву, сокол бывает слеп и совершенно не замечает присутствия над ней сети, раскинутой для ловли его самого. При сильном ударе по жертве колья, поддерживающие сеть, вместе с нею падают на сокола, и он остается в плену. Так и здесь. Сидя в Быхове, Верховный знал о намерениях немцев на Западном фронте, о предательстве большевиков, о том, что ожидает Россию, а физиономию предателя, стоявшего перед ним, он не мог разгадать, и какому-то ничтожному мужику он доверил самое дорогое – свою жизнь и жизнь тех, кто безропотно шел за ним, веря в его гений.

– Ротмистр Натензон, передайте командиру полка, чтобы он немедленно собрал полк!.. Хан же останется со мной! – приказал Верховный, мчась под градом пулеметных и ружейных пуль вперед.

Проскакав немного, мы с Верховным спустились в лощину, где было как бы мертвое пространство.

– Хан, и вы поезжайте к командиру полка. Передайте ему, чтобы он как можно скорее собрал полк, так как нас могут сейчас окружить и тогда отсюда не уйти! – сказал Верховный, оценив позицию большевиков.

Поднявшись наверх и проехав под беспрерывным огнем немного вперед, я увидел следующую картину: на всем поле смерти лежали убитые джигиты и их лошади, кругом валялись бурки и папахи. Много лошадей без седоков, со съехавшими седлами, носились по полю с громким ржанием. Мулы пулеметной команды, сбросив с себя пулеметы, мчались в сторону села Красновичи. Крики джигитов, стоны раненых, ржание лошадей и беспрерывные залпы, трескотня пулеметов – все это создавало кошмарную картину.

– Мою лошадь убили! Где Верховный? – спросил командир полка, подбегая ко мне.

Указав место, где находился Верховный, и передав приказание его, я ускакал обратно. Прибывшему командиру полка Верховный повторил приказание:

– Соберите немедленно людей, полковник Кюгельген!

– Ваше Превосходительство! Нет трубача. Он убежал к большевикам, а люди разбрелись во все стороны! – ответил командир полка.

– Я вам приказываю во что бы то ни стало собрать полк! – сурово приказал Верховный.

Джигитов, которые спасаясь помчались было к селу Красновичи, встретили залпами, и большинство из них погибло, а уцелевшие прискакали потом к нам. Там же был растерзан и поручик Раевский, храбро защищавшийся от большевиков. Оказалось, как я потом узнал в Клинцах, встреченный нами вчера ночью батюшка был комиссар. Направив нас по ложной дороге, он успел перебросить в Красновичи роту солдат, которые ночевали вместе с нами в одном селе. Не трогали же они нас лишь потому, что их было меньше. Утром же, когда мы попали в засаду, они начали обстреливать нас в спину.

Проезжая через поле «сражения», я увидел моего вестового, красавца Бяшима, лежавшего ниц и державшего свою голову обеими руками. Рядом с ним лежала, тоже убитая, его лошадь. Снег вокруг их был пропитан кровью. Какая ирония судьбы! Ведь всего час тому назад красивый и жизнерадостный Бяшим мечтал довести своего бояра на Дон, а потом самому помчаться к своему родному Ахалу, где нет лжи, предательства, измены, где под чистым лазурным небом расстилаются необъятные степи, в которых бродят стада баранов и верблюдов, где царица природа так ласкова, так близка ему. В этих родных степях он любил носиться, как вихрь, на своем неутомимом аргамаке, в малиновом халате, покоряя сердца молодых текинок. Молодой, сильный джигит, с кипучим сердцем, как бурлящая дарья (река), был уверен в своей силе и непобедимости, думая, что лихому джигиту ничто в мире не страшно, когда он имеет сердце, ятаган и верного аргамака. Ведь его предки, да и он сам, этому учились с ранних лет. У них в Ахале говорили: «Сперва подвиг, а потом – сын! Ищи подвигов, красивых, достойных тебя самого, и если их найдешь – имей сына, чтобы было что ему рассказать и требовать от него то, что имеешь ты сам!»

Тогда ему в голову не могло прийти, что в мире существует нечто, что сильнее его могучих рук, острее его ятагана и быстрее его скакуна, нечто, могущее безвременно свалить его, как молодой тополь, и ни одному лихому джигиту не устоять перед этим. Это нечто – гнусное предательство, от которого свалился и лежит он теперь неподвижно, залитый кровью, не успев даже обнажить свой ятаган, подарок деда, не раз защищавший его, а рядом и его верный конь. Убили его предательски из-за угла, когда он этого не мог и ожидать, пустив в спину пулю, те жалкие трусы, которые боялись встретиться с ним, когда Бяшим имел в руках свой крепко сжатый ятаган.