Жизнь и смерть генерала Корнилова

По уходе полковника Григорьева ротмистр стал просить меня не передавать Верховному сказанное Григорьевым.

– Хан, ты знаешь, что этого господина Верховный терпеть не может, а если он узнает о сегодняшнем разговоре, то раздраженный вышибет нас всех из конвоя. Ты прекрасно знаешь также о настроении Верховного по отношению к офицерам нашего полка! – закончил ротмистр Арон.

– Пусть Григорьеву простит Всевышний Аллах! Никогда я не имел и не имею привычки на кого-нибудь наговаривать Верховному! – ответил я Арону, глубоко возмущенный словами старого офицера нашего полка.

В этот же день, после всего сказанного, у полковника Григорьева хватило наглости броситься с сияющим лицом навстречу Верховному, когда тот шел на обед.

Не спрашивая его ни о чем и ответив небрежным кивком головы на его приветствие, Верховный прошел в столовую.

– Я этого болтуна терпеть не могу. Кажется, ему я ясно дал понять, еще в Быхове, что он мне не нужен, а он опять явился сюда!.. Я хорошо узнал этих господ во время похода – что они за люди! – сказал мне Верховный по пути из столовой.

Глядя на Григорьева, я возмущался его способностью менять физиономию.

Прибыв в составе конвоя в Ольгинскую, Григорьев прислал мне записку, в которой просил и умолял меня устроить его в конвое, хотя бы в качестве рядового, указывая на то, что он ведь старший офицер нашего полка. В конце записки он говорил, что решил идти за генералом Корниловым и следовать за ним всюду. В общем, записка была полна раскаяний и любезности. На записку я ничего не ответил, так как был очень занят, при встрече же сним был вежлив настолько, насколько это требовалось со стороны младшего к старшему. Зная, как Верховный относится к Григорьеву, я, конечно, не рискнул рекомендовать его в конвой, так как не хотел брать на себя ответственность за этого господина, и предоставил все случаю. Григорьев старался часто попадать на глаза Верховному.

– Что этот господин здесь болтается и в какой он части состоит? – спросил меня Верховный за обедом о Григорьеве.

– Мне кажется, что он нигде не состоит, а живет пока с офицерами конвоя, – ответил я.

– Вот что, Хан, пусть он остается при конвое. Здесь он будет у меня на глазах! – приказал Верховный.

С этого дня Григорьев и был зачислен в конвой в качестве рядового офицера.

Пока армия переформировывалась, явился вопрос, куда идти дальше. С этой целью в Ольгинской состоялось совещание, на котором присутствовали генералы: Алексеев, Корнилов, Романовский, Марков и Попов и полковник ген. – штаба Сидорин. На совещании было высказано три мнения.

Первое генералом Корниловым – идти в Астрахань, где ему предлагали помощь как денежную, так и людьми. Но этот вопрос отпал сам собой, так как по дороге армия не могла бы найти в калмыцких степях не только достаточного продовольствия, но даже мест для отдыха.

Второе, поданное большинством, было – отправиться к границе Ставропольской губернии и, остановившись там в зимовниках, выжидать событий. Если, опомнившись, казаки выступят против большевиков, то поспешить им на помощь. Это предложение было также отклонено, так как большевики, в руках которых находились железные дороги, могли подвезти крупное количество войск и уничтожить нашу армию по частям, ибо в одном месте армия не смогла бы расположиться за неимением достаточно крупных сел.

Наконец, третье, поданное генералом Алексеевым – идти на Кубань – было принято, так как можно было надеяться на присоединение кубанских казаков и на продовольствие по пути.

Остановившись на третьем предложении, о котором знал только командный состав, а армия продолжала идти за генералом Корниловым без всяких сомнений, было решено привести его в исполнение.

Перед самым совещанием Верховный представил меня каким-то двум штатским лицам со словами:

– Хан, расскажите, пожалуйста, им все, о чем они вас спросят. Вот, господа, вам Хан, мой близкий человек; он был со мной в Быхове и бежал вместе, перенося все тяжести похода. Он знает мою жизнь в этот период и может рассказать о ней так же, как я сам. Меня вы извините, я занят – у нас сейчас будет совещание, – закончил Верховный уходя в столовую, где должно было происходить совещание.

Как я узнал после, представленные мне были газетными репортерами из Ростова – г. Литвин (если не ошибаюсь) и г. Краснушкин, писавший под псевдонимом Виктора Севского. Я рассказал им несколько эпизодов из жизни Быхова. После совещания Верховный, войдя в нашу комнату и увидя при свете мерцавшей свечи все еще пишущих журналистов, сказал:

– Вы, господа, все еще пишете?

– Господин генерал, мы просили бы, чтобы и в будущем, когда мы обратимся к Хану, он рассказывал бы нам так же, как сегодня. Ведь это такой интересный и богатый материал для потомства… Жаль будет, если он останется зарытым в земле.

– Да, да! Как же! Конечно! Хан, пожалуйста, исполняйте и впредь их просьбу, если они обратятся к вам, – сказал мне Верховный.