Жизнь и смерть генерала Корнилова

– Офицеры играли самую некрасивую роль. Я джигитов ничуть не виню. Рыба портится с головы. Никто из них не мог воздействовать на джигитов, кроме Натензона и офицеров туркмен. Русские офицеры не понимали, что говорили джигиты, и не могли говорить с ними, и видно было, что они не сроднились с джигитами. Офицеры молчали, как бы соглашаясь с ораторами, а наглость штаб-ротмистра Фаворского дошла до того, что он, не стесняясь моим присутствием, начал одобрять оратора. Один-единственный Натензон, спасибо ему, доказал на деле свою преданность: «Туркмены, не позорьте имя полка! По коням!» – скомандовал он, учитывая вовремя настроение джигитов, и те опомнившись, послушно исполнили его команду.

– Да, один Натензон только знал туркмен и они его! – продолжал Верховный. Мы поехали дальше. За Ново-Северском я, расставшись с джигитами, поехал один с большевицким эшелоном. Я ничего не имею против джигитов, но об офицерском составе полка я самого отвратительного мнения. Во время похода я пригляделся, кто из них действовал искренно и кто думал только о своей собственной шкуре. Я не забуду господ Кюгельгена, Эргарта и компанию, и, если они явятся ко мне сюда, я никого из них не приму. Это позор, а не офицеры! В этот день, 26 ноября, я вспомнил о вас и пожалел, что вы не со мной! – закончил Верховный свой рассказ.

Потом начал расспрашивать меня. Я рассказал ему все подробно до сегодняшнего дня.

– Ну, ничего, Хан, слава Богу, что вы вернулись! Я очень рад. Мне не хотелось бы отпускать вас, если бы вы возбудили даже вопрос об отъезде домой, на что имеете право, так как до сего дня вы честно и добросовестно служили общему делу. Но я хочу, чтобы вы были при мне в дальнейшей моей работе по восстановлению нашей родины, от благополучия которой зависит благополучие вашей маленькой страны – Хивы. А там что Господь пошлет нам с вами! Мне просто приятно будет знать, что вы находитесь при мне, так как вы близки мне, как Юрик. Конечно, Хан, оставайтесь со мной только в том случае, если вы верите в наше дело, как вы верили со дня нашей встречи.

– Если бы я не верил вам и вашему делу, то я не разыскивал бы вас и не приехал бы к вам как к своему пророку. Ведите меня туда, куда вы сами идете. Если в доме мать больна, то о здоровом отце я не думаю. Вы единственный человек, имеющий средство от ее болезни. Я глубоко верю вам, Ваше Высокопревосходительство! – закончил я.

– Признателен, Хан. Ведь правда, Хан, – Иншалла, все будет хорошо! – улыбнулся Верховный, проводя рукой по моим волосам.

Мы вышли в столовую, где сидело много знакомых. Некоторые дамы прослезились, видя меня в таком жалком виде после нарядной текинской формы. Все те, кто сидел в Быхове, были рады видеть меня и я их также.

– Владимир Васильевич, дайте, пожалуйста, Хану «Вольный Дон», пусть прочтет статью о себе! – приказал Верховный Голицыну.

В этой газете, со слов приезжавших джигитов и со слов вахмистра второго эскадрона Черкеса, бывшего очевидцем, как я бросился в избу в Рабочеве на помощь Рененкампфу, было напечатано приблизительно следующее: «После выстрела большевика корнет Хан Хаджиев вскрикнул и с этим криком его не стало. Со смертью Хана мы потеряли одного из лучших офицеров» и т. д.

– Вот видите, какой мой Хан! Пришел ко мне с того света! – говорил присутствующим Верховный, смеясь.

Верховный приказал мне остаться жить при его семье, отказав в моей просьбе жить в общежитии, куда я ходил иногда обедать и пить чай к офицерам Корниловского полка во главе с полковником Неженцевым. Также было мне отказано в просьбе разрешить поступить в ряды Корниловского полка, на зачисление в который я заручился было согласием Митрофана Осиповича Неженцева.

– Вы, Хан, останетесь при мне! – сказал Верховный, когда я просился идти в строй.

23 декабря, на другой день после моего приезда в Новочеркасск, часов в 12 дня, в дом к Верховному приехали Голицын и Долинский. Первый привез мне штатское пальто, второй же пару собственных сапог, так как у него их оказалось две. Поговорив с Голицыным в кабинете, Верховный, выходя оттуда, произнес:

– А Хана не возьмем?!

– Как же, как же, Ваше Превосходительство, он тоже приглашен! – поторопился сказать Голицын.

Пока Верховный одевал поданное Долинским пальто, я спросил Владимира Васильевича о том, куда мы едем и кто меня пригласил.

– Едем на обед к Добринскому, – ответил Голицын.

Поехали… Сани остановились перед деревянным домом, парадная дверь которого открылась раньше, чем Верховный успел подойти к ней. Раздевшись в передней, мы прошли в небольшую столовую, где стоял красиво накрытый стол. Встретивший нас хозяин, живой, нервный и ловкий (как мне показалось) человек, жестом руки пригласил Верховного в гостиную, приоткрыв ее дверь. В эту минуту я увидел поднявшегося с дивана и шедшего навстречу к Верховному человека, одетого в серый штатский костюм, который приветствовал Верховного словами:

– Здравствуйте, Лавр Георгиевич!